Но все эти разумные указания и благие пожелания, к сожалению, остаются общими местами без той детальной разработки, какую мы видели в отношении основных недостатков современной воспитательной системы. (...)
Автор сам соглашается, что путь свободного воспитания далеко еще не вполне расчищенный; что, сойдя с догматической проторенной тропы и ступив на путь свободы, воспитатель попадает в целый ряд заколдованных кругов, из которых теоретически, кажется на первый взгляд, решительно нет никакого выхода. (...)
Однако посильна ли для воспитателя и учителя такая значительно осложнимая задача, с одной стороны; а с другой - возможно ли вообще полное раскрытие нашего реального я? Вот те вопросы, которые может в конце концов задать не только всякий последовательный догматик, но и всякий практически мыслящий, осторожный педагог.
Наш автор предвидит эти вопросы, и его ответы исполнены характернейшего идеализма и убежденности.
“Если учитель чувствует в себе истинное призвание к своей высокой миссии, - отвечает он на первый вопрос, - если он пионер великого дела, то огромность задачи способна только поощрять, вдохновлять, симулировать его”.
И на второй вопрос:
“Если наше реальное я - в известном смысле недостижимый идеал, то упорное стремление к его реализации должно сохранять нашу душу вечно юной”. (...)
* *
*
В заключение, вместо обычных выводов и подведения итогов, обратим наше внимание на одно общеизвестное, но в связи с изложенными идеями никогда еще не приводившееся классическое произведение родной поэзии, которое в нескольких глубоких строках сконцентрировало не только все, что было кратко сказано в этой статье и подробно изложено в книжке Эдмонда Холмса. (...)
Три четверти века тому назад поэт (...) огненными словами заклеймил все наследуемые поколениями пороки догматизма: поверхностный экстернализм, грубый сенсуализм и узкий эгоизм.
Я говорю о Лермонтове и его жгучей сатире. (...) Я говорю о “Думе”, начинающейся двумя прямо к сердцу идущими стихами с их пророчески предостерегающим аккордом:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно...
(...) Горько упрекает поэт своих современников, постыдно равнодушных к “добру и злу” и увядавших “без борьбы”, необходимые силы для которой у них были атрофированы к результате длительного догматического угнетения.
Атрофия высших душевных способностей и закрепление низших вследствие угнетающего догматического влияния общественной среды, приостановка развития и роста и пагубность преждевременной зрелости, - все это затем метко характеризует наш поэт необыкновенно удачным уподоблением:
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиро-
телый,
И час их красоты - его паденья час.
Тощий, до времени созревший плод, не радующий ни вкуса, ни глаз, - естественный продукт догматического воспитания, понимаемого в самом широком смысле. И совершенно последовательно, с чисто научно-психологической систематичностью Лермонтов указывает, одно за другим, все роковые изменения в области познания, чувства и воли людей угнетенного поколения.
Мы иссушили ум наукою бесплодной...
Бесплодной, т.е. внутренне не обогащающей, не ведущей к дальнейшему и высшему развитию человеческих сил и способностей, а служащей лишь “бременем”, представляющей собою нейтрализирующее смешение бездейственного “познанья и сомненья” (...)
Узкий эгоизм (...) неизбежно сопутствует такой недоразвитости, преждевременной зрелости - “тощий плод” - и творческой бесплодности. И поэт прямо говорит об этом в целом ряде стихов своей вещей сатиры:
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянный страстей...
И еще определеннее:
Мы жадно бережем в груди остаток чувства -
Зарытый скупостью и бесполезный клад...
Здесь скупость - результат душевной скудости, творческой беспомощности и вырождения.
Грубый сенсуализм, “добросовестный, ребяческий разврат” предков вырождается в жалкую, бессильно осторожную чувственность догматизированных потомков, т. е. в нечто, еще гораздо худшее:
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Нет, стало быть, больше наслажденья, нет отрады, нет и цели жизни.
Отсутствие и невозможность высших интересов для грубо-чувственных, умственно-поверхностных жертв догматизма ведет в конце концов к неизбежному результату - безысходной тоске и разочарованию:
И предков скучны нам роскошные забавы...
И жизнь... томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом...
Таковы уже известные нам, печальные последствия догматического давления и роковой задержки свободного роста, свободного развития душевных сил, человеческих способностей, столь гениально угаданные нашим поэтом и в таком удивительном согласии с современными научными взглядами изложенные им еще три четверти века назад. Если к этому прибавить еще две строчки из его известного пожелания “ребенку”.
Дай Бог тебе побольше росту,
Другие качества все есть, -
то это согласие станет еще полнее, ибо приведенные, несколько шутливые, сказанные “спросту” слова повторяются теперь, как известно, далеко не в шутку серьезнейшими реформаторами воспитания.
Свободное воспитание. 1914-1915. .№ 1. -С. 23-52.
А. Дернова-Ярмоленко*
К ВОПРОСУ О “ШКОЛЕ РОДИТЕЛЕЙ И ВОСПИТАТЕЛЕЙ”
(...) “Почти все люди становятся отцами и матерями”, но тем не менее, сделавшись ими, чувствуют себя как бы захваченными врасплох и сознают, что они менее всего подготовлены к выполнению задач отцовства и материнства. (...)
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.