Хрестоматия отечественной социальной педагогики: свободное воспитание. Том III, страница 43

Такое принуждение законно и благотворно, и, наоборот, пагубно принуждение, исходящее из человеческого произвола. Но, подчиняясь естественным законам, человек сохраняет присущее ему стремление вступить в борьбу с ними, ослабить их всемогущество и подчинить себе. Раздаются, однако, возражения против положений Спенсера: говорят, что следствия не всегда наступают непосредственно за совершением акта, что ребенок не в состоянии бывает уловить их причинную зависимость. Это - во-1-х, а во-2-х, некоторые его действия могут повлечь за собою такие ужасные последствия, что едва ли возможно всегда применять эту систему к детям. Это правда. Но ошибка Спенсера состоит в том, что его метод применим лишь к последнему фазису нравственного воспитания. Каким путем пришло человечество к пониманию потребностей жизни, безучастного отношения к нему природы, закона, ограничивающего его права? Не иначе, как путем последовательных переходов от эгоистических воззрений к воззрениям авторитарным и затем альтруистическим, путем медленного развития смутных идей первобытного человека, постепенно приведшего к идеям современной философии. Ребенок переживает все те ступени развития, какие пережиты человечеством. Необходимо предоставить ему возможность не перескакивать через них, а проходить постепенно.

Заслуга Спенсера в том, что он обличает господствующее заблуждение, будто ребенок обязан только повиноваться, и напоминает об уважении к человеческому достоинству, с таким легким сердцем попираемому в наше время.

Часть вторая. Как представляется нам

общий план рационального воспитания

I.  Первое и второе детство

(...) Очевидно, что все роды деятельности, из которых складывается жизнь, совершаются в гармоническом общении, сплетаясь теснейшим образом между собой, чему нельзя препятствовать, не тормозя общего развития. Связь эта настолько тесна, что становится трудно различить деятельность чисто физическую от чисто умственной. Поэтому крайне необходимо в деле воспитания постоянно иметь в виду всего человека, как целое, не позволяя себе сосредоточивать исключительного внимания на физической или умственной стороне, и стараться ничем не нарушать естественной предустановленной гармонии. (...)

Попытаемся представить в общих чертах план воспитания, основанного на принципе свободного и самопроизвольного развития всех способностей индивидуума, следуя за ребенком в его жизни, начиная со школьного возраста.

Итак, мы требуем для него полной свободы передвижения во всякое время, жизни на чистом воздухе, на лоне природы. Долой классы, уроки и расписания! Таков единственно пригодный режим для первых лет. (...) Ребенок жадно впитывает из окружающего мира элементы, годные для его физического и умственного развития. Он принимается за них отнюдь не беспорядочно, но способом до того близким к первобытной природе, что непосредственное воздействие лиц, более развитых и оттого находящихся в большем соприкосновении с общественной средой, может принести часто один только вред. Вот почему мы предписываем на первых порах исключительно воздействие той среды, которую назовем естественной, в отличие от нашей, совершенно искусственной среды, из которой ребенок не может извлечь ничего годного для себя. (...)

Первой нашей заботой будет - окружить ребенка наиболее простыми, естественными предметами. Выбором обстановки, иначе говоря, косвенным воздействием на среду, мы заменим наше собственное непосредственное влияние и оградим, таким образом, от постороннего вмешательства свободную и естественную деятельность живых сил ребенка, тем самым помогая развитию их наилучшим образом.

Главная отличительная черта предлагаемой системы заключается в создании обстановки, наиболее благоприятной для свободного самопроизвольного развития. (...)

Мы же хотим ввести ребенка в такую среду, которая бы отвечала его нуждам, которую он мог бы научиться познавать зрением, осязанием и прочими органами чувств. Окружающий мир легко проникнет в открытые двери его сознания, так как существа и предметы этого мира достаточно ему близки и интересны. Никак не хотят понять, что воспитание физическое и умственное должны идти рука об руку. (...)

Как в деле физического воспитания надо, чтобы ребенок приобрел умение свободно управлять своим телом, свободно распоряжаться своими членами, прежде чем возможно будет регулировать его движения, так же точно надо, чтобы его ум вошел в соприкосновение посредством органов чувств со всеми окружающими предметами, чтобы он познал их бытие, прежде чем можно побудить его изучать их. (...)

Ребенок обладает всеми необходимыми средствами, чтобы использовать для своего физического развития ту обстановку, которой мы его окружим. Он достаточно подвижен сам по себе, так что не к чему изыскивать способы для поощрения его физической живости. Это не требует доказательств. Очевидно, то же и в отношении ума. Говорят, будто природа побуждает ребенка преимущественно к физическому развитию. Это заблуждение вытекает из наблюдений, указывающих на неохоту ребенка сообщаться умственно с искусственным миром, обычно его окружающим. (...) При более благоприятной обстановке в ребенке развернулась бы умственная деятельность, столь же напряженная, как и обычная для него деятельность физическая.

На самом деле в ребенке живет ненасытная потребность умственного развития, и если порой жизнь физическая берет в нем верх, то это означает, что потребность эта не находит себе надлежащего удовлетворения.

Взгляните, как пытлив ребенок. Ему мало забрасывать вопросами окружающих, ему надо всегда самому искать, давать себе отчет во всем. Он исследует интересующие его предметы с удивительным вниманием, стремясь раскрыть причину и цель. Разумеется, он с одинаковою легкостью как предпринимает, так и забрасывает свои изыскания, если они превосходят его понимание, или же, подобно дикарю, удовлетворяется самым простым объяснением. Но разве это плохо? Воображение ребенка удивительно богато, он видит предметы, о которых идет речь; каждый пустяк вызывает в нем их представление. Он говорит о них то с восхищением, то с чрезмерным презрением. Он все видел, все слышал, ему знакомо нечто более прекрасное, более величественное, и он доказывает это великолепными описаниями. Когда ему рассказывают какую-нибудь чудесную историю, он мысленно следит за героями, перед его мечтательными взорами проходят то страшные, то величавые образы, и часто глубокий вздох свидетельствует о его душевном удовлетворении. Много ли найдется образованных людей, способных мечтать подобно ему?