Хрестоматия отечественной социальной педагогики: свободное воспитание. Том III, страница 62

Итак, мы видим, что во многих случаях одной свободы мало, что воспитывая силу желаний, она не всегда может их регулировать. Очень часто воспитание свободное от всякого принудительного элемента, будет вырабатывать людей, с которыми совершенно невозможно будет вести никакого дела, которые, несмотря на свои таланты, мало к чему будут пригодны, ибо они будут рабами своего “я”, своих желаний и настроений минуты. На них рассчитывать нельзя будет никогда. Сегодня они возьмутся за дело, а завтра могут его бросить, никого не предупредить. Сегодня они пообещают вам сделать что-нибудь, а завтра им захочется вместо этого пойти повеселиться, и вы останетесь ни при чем.

Жалкие, безвольные, непривыкшие считаться с интересами других, не могущие следовать даже своим собственным основным стремлениям, мягкотелые, непривыкшие встречать препятствия, а тем более преодолевать их, неподготовленные к суровым условиям жизни, - такие люди будут в тягость и другим и себе. (...)

Но может ли здесь оказать помощь принуждение?

Смотря какое, по отношению к кому и при каких обстоятельствах.

Конечно, школа, убивающая всякую инициативу, не дающая никакого простора стремлениям детей, подавляющая количеством обязательного учебного материала, не воспитывает настойчивости и способности самопринуждения, несмотря на все свои требования и дисциплину, так как под всеми ее начинаниями нет фундамента - духа жизни, силы желаний. Принуждение же само по себе ничего создать не может. Оно может только регулировать, и то крайне осторожно, пробужденные силы и влечения, особенно обращая внимание на выработку известных привычек, необходимых для всякой работы, а тем более общественной.

Следовательно, школа и семья должны давать детям возможность выбора занятий и работы, должны считаться с основными задатками и стремлениями детей. Но если ребенок взялся за какое-нибудь дело, то он должен его докончить как следует. Если ученик пришел на урок, на чтение, то он должен соблюдать тишину и не мешать другим. Если мальчик принял участие в какой-нибудь игре, то он обязан подчиняться ее правилам. Если ученики установили определенный порядок на катке, то они обязаны соблюдать его твердо, как бы этот порядок ни казался тому или другому неудобным. Если же кто считает нужным уничтожить эти правила, то пусть добивается у собрания отмены их.

И чем меньше правил, требований, тем строже, последовательнее надо настаивать на их выполнении.

Понятно, что свобода выбора занятий, установления правил, как и право самоуправления, с возрастом должны расширяться. (...)

Таким образом, в общем детям будет предоставлена широкая возможность проявлять и развивать свою инициативу, самодеятельность, следовать своим наклонностям, найти любимую работу; но в то же время у детей будет достаточно поводов упражняться в настойчивости и в умении сдерживать себя.

Они научатся не только ставить себе цель, но и добиваться ее достижения; научатся не только составлять правила, но и подчиняться им; не только брать на себя обязанности, но и выполнять их. Для большинства детей при таких условиях, я уверен, не потребуется никаких других принуждений, кроме совета и убеждения со стороны старших. Там же, где это окажется в редких случаях недостаточно, школа должна применить более сильные средства в помощь слабой воле: лишать на время права участия в играх, не давать следующей работы и т. д., в зависимости от проступка и всех обстоятельств.

Впрочем, сторонники свободного воспитания совершенно отвергают целесообразность какого-либо принуждения и в доказательство приводят обычно сравнение учения с едой.

Толстой, например, пишет: “Полная свобода обучения... есть необходимое условие всякого плодотворного обучения так же, как необходимое условие питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть”. (...)

Все это в главном верно, но нуждается в больших поправках. Если, например, перед детьми поставить на стол сразу всевозможные кушанья, то не схватятся ли они прежде всего за сладкое, пренебрегая более основательной едой? Не наедятся ли многие из них сладкого или какого-нибудь другого вкусного для них блюда до расстройства желудка? Не потерпит ли их здоровье ущерб? Не будет ли полезнее для детей, если, зная их вкусы и сообразуясь с последними, мы будем все-таки не упускать из вида и питательности пищи и соответственно первому и второму условию, а также состоянию организма детей будем регулировать еду? (...)

Часто бывает также и так, что человек, увлеченный какой-нибудь мыслью, расстроенный чем-нибудь, совсем отказывается есть; а стоит его уговорить проглотить хоть кусочек насильно, ан, смотришь - у него и появился аппетит. (...) Человек постепенно может урегулировать свой аппетит, как и всякую потребность, то упражнением усиливая его, то воздержанием уменьшая.

И как свободное следование своему аппетиту не всегда (особенно у детей) обходится благополучно, так же и принудительное питание не всегда приносит вред. (...)

Наконец, разве не приходится людям в особых обстоятельствах прибегать к помощи лекарств, хотя бы таких немудреных, как касторка, хина и т. п.

Если в такой основной, общей и устойчивой потребности человека, как еда, мы встречаем много случаев отступления от нормы и известную необходимость регулировать указанную потребность, то тем более это может случиться с капризной, изменчивой и далеко не столь категорической потребностью человеческого духа в знании. 

Значит, здесь воспитатель еще более имеет основания попытаться дать учащимся подбор питательной умственной пищи, в пределах их сил и интересов, попытаться устранить все могущее отвлечь от восприятия умственной пищи, и в моменты упадка энергии, колебаний приказанием поддержать привычку доводить дело до конца. (...)

Как часто многие из нас с благодарностью вспоминают случаи из своего детства, когда родители или учителя принуждением, угрозой или даже наказанием заставили нас в моменты колебаний взяться за ум, привлечь и преодолеть препятствие.