Эволюция творческого метода Патрика Уайта (на материале романов 1948-1970 годов), страница 55

2.Психологические ретроспективные этюды (или так называемые «обратные инверсии»[285]), в которых акцентируются ключевые для того или иного героя фигуры и события прошлого. Б. А. Успенский, рассматривая проблему «точки зрения» в плане пространственно – временной характеристики, описывает подобный прием как «синтез ретроспективной и синхронной точек зрения», при котором «все действие, в общем, совершается в прошлом, но в этом прошлом рассказчик занимает синхронную позицию».[286] Спроецированное на подсознательный опыт героя в модернистском романе, положение Успенского адекватно уайтовскому тексту.  При этом «потоки сознания» детей,  слуг и адвоката в любом случае, с кем бы они ни были связаны, возвращаются к мысли об Элизабет Хантер. Каждый из персонажей находится в определенной зависимости от нее, главным образом финансовой.   Эти этюды могут носить характер фрагментированного или разорванного нарратива, рассыпанного по всему тексту романа и создающего тем самым своеобразную интригу. Прежде всего, это относится к воспоминанию Элизабет Хантер о шторме на острове Брамби.  За счет такой структуры создается, по определению    Ю. И. Минералова, «синтактика идей», которая обнаруживает себя «не столько в пределах фразы, сколько при соединении более крупных смысловых единиц (абзацев, строф, глав, частей сюжета и т.п.) – и используется для выражения определенного художественного содержания».[287] В романе Уайта его воплощает специфическая архитектоника, организующая ретроспективные потоки  текста определенным образом. 

3. Динамизм внутреннего уровня  текста (подсознания героини), упорядоченного при помощи господствующего философско-психологического лейтмотива бури, который связан с самым ярким и мучительным воспоминанием Элизабет Хантер о пребывании на острове. К завершению романа он оформляется в сложную двойственную структуру ретроспективного (почти мифологического, единственным свидетелем которого была лишь госпожа Хантер) и настоящего шторма (который бушует над домом умирающей женщины). В этой двойственности реализуется пространственный эксперимент Уайта: ретроспективный нарратив о шторме обрывается, условно продолжая героине напоминать о себе в настоящее время (за окном комнаты начинается сильный дождь). Несколько раз героиня пытается рассказать эту историю сначала своей дочери, потом сиделке,  но повествование постоянно прерывается, и его продолжение  звучит уже в сознании Дороти, пребывающей на острове до шторма, а окончание  так и остается имплицитным,  невысказанной тайной, которой жила Элизабет на протяжении шестнадцати лет:

Если ты можешь описать свой шторм; но ты не сможешь. Ты никогда не сможешь передать на словах запредельное своего опыта. Что бы ни давалось тебе в жизни, только ты одна сможешь им жить, и переживать вновь и вновь, пока не задохнешься.  [288] 

Таков приговор, что выносит ей внутреннее «я», ее подсознание, а может быть и сам Бог, могущество которого она ощутила во время бури. Миф об ее женственности, красоте, власти, богатстве был разрушен штормом. Око бури – это всевидящее око самого Бога, его суд, суд природы, который «поступил с ней не хуже, чем она поступала с людьми».[289] Но Всевышний пощадил ее, это было грозное предупреждение с его стороны. Оставшись в живых, она «радовалась свету» и все годы жила с мыслью о шторме.

Буря, если использовать категорию эстетики Джойса, – это «епифания» Элизабет Хантер, то есть момент ее духовного откровения, помогающий героине переоценить свою жизнь. Однако существенные коррективы в нее она не вносит, хотя старческая немощь, паралич смиряют ее прежние желания и предотвращают возможные грехи. Буря, око бури способствует постижению Элизабет своего внутреннего мира.

Госпожа Хантер, по мнению критика Дэвида Келли,  в отличие от своих детей, «достигает наиболее полного самопознания во время циклона, признавая свои ошибки и привилегии, видя себя как «недостаток  в центре этого драгоценного камня света».[290] Фактически она узнает себя настолько хорошо, что начинает ощущать еще не испытанную ею «самодостаточность жизни». Героиня вынуждена возвратиться  в обычный мир для дальнейшего суда, выраженного в ее продолжительном умирании.