Роман «Древо человеческое» открывает продолжительный австралийский период в творческой биографии писателя, воспринимаемого критиками, по его собственному замечанию, как «некую угрозу традиции национальной литературы».[213]
Большинство исследователей относит это произведение исключительно к разновидности социально-реалистической прозы. В советской критике «Древо» воспринималось как реалистическое произведение с незначительными модернистскими вкраплениями на уровне техники, а его автор как продолжатель демократической традиции австралийской литературы, в которой торжествует труд, нацеленный на освоение пространства дикого континента.[214]Предпринятая нами интерпретация романа расходится с общепринятой и разрушает сложившийся в литературоведении связанный с этим романом миф о Патрике Уайте как «мягком», «эпичном» авторе.[215]
Цель «Древа» - «доказать, что австралийский роман – это вовсе не унылое порождение журналистского реализма».[216] Роман Уайта не подразумевает демократизм, социальный реализм, воспевание народной стихии. Для Уайта неприемлема рационализация и жесткая социальная детерминация поведения человека.
Австралийский критик Брайн Кернан вслед за Стивеном Спендером, анализируя своеобразие стиля Уайта, разводит на семантическом уровне термины “contemporaries” и “moderns”.[217] Первые, по мнению Спендера, это социальные реалисты, выполняющие функцию общественного служения. Вторые – «иррациональные» реалисты, или, по сути, модернисты, которые сосредоточены на воспроизведении индивидуального опыта. Кернан, указывая на интерес Уайта к субъективному началу, относит его ко второму типу писателей. На наш взгляд, считать Уайта только модернистом – тоже не совсем верная позиция.
По формальным и содержательным показателям «Древо» подходит под категорию постреалистического романа. Это условное название для новой художественной парадигмы предлагает Н. Л. Лейдерман. Под постреализмом ученый понимает «такую систему эстетических отношений, в которой человек, осознавая свою обреченность жить в окружении Хаоса, вступает на равных в диалог с ним, противопоставляя бессмыслице свою, идущую из глубины личности волю к смыслу».[218] В постреализме человек вступает в спор с Хаосом (в романе это Стэнли Паркер), пытаясь отыскать смысл существования.
Мы сфокусировали внимание на так называемой модифицированной трактовке мира, когда естественное человеческое существование облекается писателем в рамки архетипического контекста, прецедентного текста, который, будучи спроецированным на современность, трактуется в категориях постреалистической и даже модернистской эстетики. При анализе романа «Древо человеческое» акцентируется уровень мифотектоники, как один из этапов семиоэстетического анализа. Мифотектоника представляет собой соединение хронотопов («пространственно временных кругозоров мировидения») и архетипов (глубинных смыслов) произведения: «Художественная архитектоника «мирового» внешнего хронотопа (сверхличного миропорядка <…>) – мифогенна, восходящая к мировому <…>древу, мировой реке <…> и т.п.».[219]
Важным структурным элементом романа является его хронотоп, на который не обращалось внимание исследователей. В данном случае он интересен своей универсальностью, поскольку соотносим с предтекстом (Библией).
В философском отношении пространство и время романа выступают глобальными показателями земного бытия в целом на экзотическом фоне самобытного австралийского мира.
Национально ограниченное пространство нарратива позволяет писателю исследовать своеобразие социального и духовного опыта фермера и его семьи. Топос героя – австралийский буш(bush, австр.– сельская местность, глубинка)[220], который становится оригинальным концептом культуры «зеленого континента». Право собственности на земли буша принадлежит всем, кто способен «поставить изгородь», «построить дом» и «глубоко врасти корнями в землю». Но это же утверждение Уайта подвергается дерзкой насмешке в конце романа, когда герой утрачивает землю (умирает).
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.