Эволюция творческого метода Патрика Уайта (на материале романов 1948-1970 годов), страница 22

Финал «Тетушкиной истории» вызывает ассоциации с «Песочным человеком» Гофмана и его знаменитым «двоемирием». Одно из преломлений гофмановского двоемирия – тема двойника, в которой для нас при сопоставлении творчества немецкого романтика с прозой Уайта важен такой аспект, как «патологическое раздвоение сознания, утратившего тождество своей личности».[115]Раздвоенность сознания «доведена до материализации двойников».[116]Реальный мир неустойчив перед лицом темных сил, которые атакуют человека. Вместо «голубого цветка», приюта спокойствия, который так и не удается обрести Теодоре, она сталкивается с таинственным Хольциусом, являющимся в романе свидетельством начинающегося умопомешательства героини. Имя Хольциуса не только созвучно Песочнику Коппелиусу,  но и выполняет аналогичную семантическую нагрузку в тексте.   В восприятии главного героя, юного студента Натанаэля, Песочный Человек – это «страшный призрак», открывшийся ему в обличии адвоката Копеллиуса, «высокого, плечистого человека с большой нескладной головой, землисто-желтым лицом <…>, в пепельно-сером фраке (человек в сером – воплощение дьявола – встречается в произведении «Удивительная история Петера Шлемиля» другого романтика – Шамиссо – С. П.)<…>. Весь его облик вселял ужас и отвращение.»[117] Уайтовский Хольциус  - это таинственный незнакомец, дважды явившийся Теодоре в пустом доме – конечном пункте ее  пребывания. Его образ, также как и образ Коппелиуса, вызывает не самые приятные ощущения: высокий рост, «воспламеняющий взгляд», спрятанный под шляпой, «толстые мускулистые мозолистые руки», «жесткие пепельные волосы»,  одет в длинное, жесткое «дагерротипное пальто».[118] При сопоставлении двух образов, согласно составленным авторами портретным характеристикам, можно увидеть, что Хольциус – это своеобразная маркированная проекция Копеллиуса:

Идентичен в обоих случаях – и у Гофмана, и у Уайта – результат встречи главных героев, Натанаэля и Теодоры, с призрачными образами – их сумасшествие (двойничество утверждает «психическое раздвоение личности»[119]). Мотив «безумия» вообще распространен в немецком романтизме и, как правило, вызван мистическими ассоциациями писателей, которые сводили своих героев с потусторонними силами:  в одной из новелл «Фантазий» Гофмана, не понятый окружающими, Иоганн Крейслер  сходит с ума, жертвой золота становится герой новеллы Л. Тика «Руненберг» и его тоже ждет умопомрачение.

Гофман явился одним из первооткрывателей сферы человеческого подсознания. Он предвосхитил учение Фрейда и достижения модернизма, обращенного к этой сфере. Пограничной зоной между двумя мирами у гейдельбергского романтика становится, по словам Жирмунской,  «психика человека с ее непознанными «безднами»<…>», в том числе «ночная сторона» человеческой психики», то, что сейчас обозначается термином подсознание.[120] Не случайно Фрейд одну из своих работ[121] посвятит изучению «Песочного человека» Гофмана. Уайт, как и немецкий романтик, исследует подсознательную жизнь своих персонажей.

И еще одно модернистское открытие было сделано немецким романтиком задолго до психоаналитиков в сборнике новелл «Серапионовы братья», где провозглашается так называемый «серапионовский принцип». Безумный отшельник Серапион утверждает «субъективность сознания, даже искаженного болезнью», тем самым признавая подлинную реальность только в сознании.[122]Уайт изображает Теодору Гудмен, а позднее - Элизабет Хантер с точки зрения субъективности их сознания.