Эволюция творческого метода Патрика Уайта (на материале романов 1948-1970 годов), страница 43

Образ воды. Вода в романе Уайта показана как разрушительная стихия. Наводнение как библейская аллюзия Всемирного потопа, превращает мир «Великой Австралийской Пустыни» в воду. Описание «буйных ливней» тоже сопровождается  авторской иронией: «Хотя на первой стадии потопа дождь все же был дождем и плоть воспринимала его как воду, а дух сетовал лишь на то, что все это никак не кончается»[225].Человек оказывается смехотворно слабым по сравнению с бушующей стихией и прием язвительного сравнения позволяет Уайту подметить это: «Руки людей привычно скользили по коровьим соскам, выжимая молочные струи, но какие же то были хилые, белые, писюшные струйки по сравнению с грандиозной мощью дождя».[226]Но «Паркеров» ковчег – недавно построенный дом – спасает их от разбушевавшейся стихии. Семья Паркеров оказывается в ее власти. Так возникает в романе очередная библейская аллюзия – «быть во глубине воды», что означает страдать. Проблемы страдания и обретения/утраты Бога является рекуррентной в текстах Уайта.

В «Древе человеческом» эти проблемы решаются как через образ главного героя Стэнли, так и через образы его детей. Евангельский лейтмотив обречения человека на страдание, проистекающий из идеи первородного греха, движет жизнью Стэнли Паркера и других персонажей произведения. В этом проявляется постреалистический дискурс повествования. Подобно самому Уайту, герой ступает путем духовного прогресса от безверия к обретению веры и обратного процесса к ее окончательной утрате. На последнем этапе жизни герой не хочет слышать о Боге, от проповеди молодого евангелиста ему становится тошно. Речь проповедника Стэнли воспринимает как «оргазм» - слово, соседствующее в тексте с понятием благодати (эпизод, в котором сочетаются низкое и заведомо сниженное высокое). Бог Паркера – это плевок на земле, лист, трещины на дорожке, в которые он верит по-настоящему. Постепенное движение Стэнли к пониманию своих взаимоотношений с высшими силами сопровождается мучительными мыслительными операциями. В потоке сознания Паркера экзистенциальные идеи на время сменяются теологическим осмыслением мира. Поначалу жизнь для него почти абсурдна: Паркер живет для себя  и не осознает божественной власти над собой. Чем больше испытаний выпадает на его долю, тем меньше он сомневается в существовании высшего начала, по заповедям которого ему надлежит жить, но он не в силах принять Бога.

Духовная несостоятельность героев показана Уайтом в одной из ключевых сцен романа – литургия и причастие трех центральных персонажей: Эми, Стэна и Тельмы. Мыслительный поток каждого из них в ироничном ракурсе воспроизводит П. Уайт. У Стэна, пока он стоял в церкви, «голова была пуста, без единой мысли – признак упадка веры или полной самоотрешенности… Я не могу молиться, сообразил он и больше не пытался, зная, что это бесполезно. Так он и стоял или машинально опускался на колени – пленник своей реберной клетки»[227].При входе в церковь духовно прагматичная Эми надеется, что станет лучше после ее посещения, но хотя слова и «падали на ее склоненную голову», они «не проникали сквозь темную броню ее шляпы; ей было неудобно стоять на коленях,  еще и нога разболелась, вот теперь, наконец, можно встать и высказать свою веру пылко, с любовью…» . Своего мужа она мысленно обвиняет в том,  что, как бы сильно она ни хотела познать Бога, Стэн не позволит ей этого. Эми «бормочет и ворчит себе под нос, не слушая священных слов» . А Тельма, которой было зябко в церкви даже в меховой шубке, пытается разглядеть в толпе во время службы истинно верующих. «Ее угнетает мрачность религии», ее «трясет» в церкви, «у нее нет никакой охоты молиться».

В этом эпизоде Уайт дает гротескное снижение мнимых «библейских» образов. Они далеки от понимания своего духовного предназначения, и приблизиться к этому пониманию им не в силах помочь даже священник, карикатурно нарисованный автором: «А служитель бога, взяв кончиками пальцев хлеб и пригубив вино, что – то бормоча при этом, тоже всеми силами старался придать хлебу и вину высший смысл. Но возвысить их было трудно. Его несчастные челюсти должны были жевать, и к десне прилип кусочек хлеба»[228].