Эволюция творческого метода Патрика Уайта (на материале романов 1948-1970 годов), страница 15

В юношеские годы в Сиднее Уайт со страхом открывает для себя городскую гомосексуальную субкультуру, которую он предпочитает «романтическим танцам» с девушками. Его преследуют «одиночество и отчаяние», обусловленные тягой к мужскому полу. В Кембридже Патрик влюбляется в молодого человека, ставшего в будущем англиканским священником, но,  боясь потерять с юношей дружеские отношения, он не рассказывает ему о своих чувствах.

Первый любовник Уайта R, с которым он встречается три года, «не был гомосексуалистом», и эта продолжительная связь «основывалась на лжи», что с трудом принимает выпускник Кембриджа за истину. Он понимает, что «не всегда люди могут быть полностью удовлетворены друг другом» и, кроме того, его не покидает мысль о том, что гомосексуализм обрек его на одиночество.[76]  

Вскоре, год спустя, во время десятидневного путешествия Уайта по Нью-Мехико, он встречает редактора небольшой провинциальной газеты, поэта, зарабатывающего на жизнь случайными публикациями Уолтера Джонсона. «Три волнующих недели» с новым возлюбленным заканчиваются отъездом Уайта, пребывающего в поисках издателя для своей первой книги.

Мимолетные увлечения Уайта до встречи с Ласкарисом сменяются одно за другим. В армии, пребывая в одиночестве в своей комнате, он наблюдает в окно за «полуобнаженными мужчинами» и грезит о «любовных утехах то с одним, то с другим пилотом, то с несколькими сразу», признавая «приятной» мысль о сексуальной связи с маловероятными людьми.[77] С этими фактами, представленными в письмах Уайта, контрастирует  его признание в любви к Библии, которую он читает во время службы в разведке почти ежедневно. Обращаясь к ней, он пытается  разобраться в самом себе, в своих грехах, хоть какое-то оправдание которым надеется отыскать, но не находит, и поэтому «вера не привнесет серьезных изменений» в его интимную жизнь. Уайт продолжает «любить мужчин, пить, есть, желать, сплетничать, злиться» и, как утверждает Марр, не находит «противоречия между своей верой в Бога и гомосексуализмом».[78] В данном случае открывается еще один аспект маргинальности автора – религиозный, также не лишенный противоречий.

Уайта можно с уверенностью назвать создателем собственной религии творчества, в которой когерируются его сугубо индивидуальные, авторские представления о божественном промысле и эстетических категориях. Считая себя «заблудшим человеческим существом», «самой низшей его формой», писатель отказывается от высокого звания христианина.[79] Англиканская церковь не становится для него образцом подлинной веры. Догмы любой «религиозной секты, подобной англиканской церкви» кажутся ему «нелепыми и самонадеянными». Противоречия относительно веры, которые одолевают Уайта, он воспроизводит на примере персонажей своих произведений. Поначалу австралийский прозаик в силу своей гомосексуальной природы не принимает религиозные догматы об исконной греховности человека. Позднее Уайт уже не пытается обосновывать какое-либо  отступление от нравственных законов общества, ибо не считает свое поведение безнравственным.  В творчестве он не проявляет себя ни как верующий, ни как атеист, называя себя при этом «религиозным писателем» и, в то же время, именуя себя в автобиографических заметках «фанатичным протестантом», «отбившимся от англиканской церкви эгоцентриком, агностиком, пантеистом, оккультистом, экзистенциалистом, несостоявшимся христианином».[80] 

Однако определенный перелом в мировоззрении писателя становится заметен, когда он осознает себя человеком, который подвержен ошибкам, но не лишен возможности их искупления. Это происходит в момент обострившейся астмы Уайта, после написания «Древа человеческого», когда на несколько недель он был прикован к постели. Автор верит в христианскую любовь, но не может отыскать способности к ней в себе. Понимая неортодоксальность своего мировоззрения, Уайт признает веру как «нечто между человеком и Богом».[81] В автобиографии он откровенно обозначает формулу своей религии, отказываясь надевать на себя «смирительную рубашку» ортодоксальной церкви: это Маноли Ласкарис, который стал его «этическим», «духовным»  гидом.[82]