Одна из немаркированных интертекстуальных параллелей, связывающих Уайта с Джойсом (а Джойса с Шекспиром), относится к фигуре Гамлета - достаточно распространенному архетипу в литературе модернизма и постмодернизма (Джойс, Мёрдок, Фаулз). Джойс хорошо знал «всего Шекспира» и «все о Шекспире», и в «Улиссе» шекспировский пласт филигранных знаний ирландца (которые он передает своему интеллектуалу Стивену в 9 эпизоде романа) находит свое отражение. Иногда джойсовский Стивен отождествляется с Гамлетом, а его мать – с Гертрудой.[154] Аналогичные параллели можно проводить и с уайтовскими героями в романе «Око бури». Актер Бэзил выступает здесь в роли Гамлета и на самом деле герой живет мечтой об этой роли на большой сцене. Он показан то в среде актеров, то наедине с собой в размышлениях о своей «пустой» жизни. Мать Бэзила – Элизабет – воплощение Гертруды: умирающую женщину в романе Уайта мучит чувство вины перед детьми, которых она никогда не любила, и призрак мужа («тень отца Гамлета»), умершего от рака, на протяжении нескольких лет преследует ее. Не только главный герой, но и первоначальная атмосфера болезни и всеобщего гниения в шекспировской трагедии вполне соответствуют атмосфере распада, царящей в текстах Джойса и Уайта. Их «Гамлет», не занятый проблемой отмщения, переживает, однако, как и шекспировский герой, отчуждение и одиночество и, погружаясь в себя, чувствует непреодолимый разрыв с миром.
В меньшей степени, на наш взгляд, проза Уайта соотносится с творчеством других английских модернистов. Тем не менее, в работах некоторых исследователей встречаются указания на имена Д. Г. Лоуренса и В. Вулф и, полагаем, нет необходимости подробно останавливаться на них.
Так, на связь творчества Уайта с Лоуренсом указывают Кен Гудвин, Брайн Кернан, Джефри Даттон. Сравнивая «Древо человеческое» с «Радугой» Лоуренса, Кернан считает, что «Уайт как будто бы разделяет с Лоуренсом презрение к массовой цивилизации и озабоченность субъективным опытом в природе», часто сопровождающимся эксплицитно выраженным отвержением общества».[155] Коттер же находит в обращении к подсознательному опыту и создании нового типа романа творческую связь Уайта с В. Вулф. Обращаясь к одной из ее эстетических работ «Узкие грани искусства», исследователь проецирует характеристику английским модернистом нового художественного явления на прозу Уайта: «Он (текст – С. П. ) будет написан прозой, но прозой, которая будет иметь много общего с характеристиками поэзии. Это будет что-то наподобие торжества поэзии, но в то же время обычной прозы. Он будет драматическим, но все же не пьесой. Он будет прочитываться, но будет лишен действия».[156] Уайт сближается с Вулф в плане особо острого ощущения едва уловимой, «вечно ускользающей» «рассеянной» и «непредсказуемой» реальности.
Наряду с мистическими романтическими концепциями, экспрессионистскими техническими новшествами и философскими идеями отдельных авторов, австралийский писатель испытал мировоззренческое воздействие со стороны крупных духовных систем, прежде всего восходящих по своему происхождению к тайному магическому знанию. Это иудаизм и дзен-буддизм – непосредственные источники интертекста на уровне образной системы.
Все религиозные системы для Уайта равноценны, о чем уже говорилось выше. Считая иудаизм «замечательной религией», писатель полностью исследует его, прежде чем приступить к созданию «Всадников на колеснице». Однако писателя интересовала не столько сама монотеистическая религия, сколько мистические учения, получившие распространение среди приверженцев иудаизма, в первую очередь, Каббала. Исследователь Джон Колмер указывает на то, что во «Всадниках» Уайт «использовал мистическую традицию иудейской Каббалы».[157]
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.