Эволюция творческого метода Патрика Уайта (на материале романов 1948-1970 годов), страница 47

Стереотипные явления «массовой литературы» сосуществуют с философско-библейским пластом прозы Уайта. Такое контрастное сочетание позволяет автору выразить идею о разрушении духовной парадигмы человеческого существования в современном мире. Писатель отказываясь в «Древе» от изображения конкретно-исторических обстоятельств, усиливает «степень моделирования фактов и процессов действительности»[248] за счет демифологизации (или оперирования интертекстом с целью пародийного его переосмысления). В тексте Уайта срабатывают одновременно два эффекта, которые называет в работе о природе художественного вымысла С.Н.Ковтун:  «эффект реализации абстракций» (когда в повествовании даются определенные модели поведения) и «эффект ретроспекции» («обретение повествованием дополнительных планов в результате соотнесения изображаемого с «вечными», «архетипическими» образами и представлениями»).[249]

Своеобразное продолжение мифотектоники прослеживается в следующем романе писателя - «Всадники на колеснице». Он был достаточно подробно рассмотрен в зарубежной критике и мы считаем необходимым остановиться лишь на тех моментах, которые важны для объяснения оригинальной авторской интерпретации парадигмы человеческого существования.

  Джон Колмер называет «Всадников» «новым типом романа», а именно «пророческим мистическим», в котором «вера в традиционной форме отвергнута». [250] Можно согласиться с исследователем, поскольку эзотерика находит свое яркое проявление в романе, хотя бы уже потому, что центральный персонаж Химмельфарб обращается в одной из частей текста (седьмой) к изучению Каббалы. Это роман, по оценке ряда исследователей (К. Хэнсон, Б. Кернан, П. Морели, Д. Колмер), написан под влиянием иудаизма, христианства, психологии Юнга, творчества Ф. Достоевского и Г. Мелвилла, Дж. Джойса и В. Вулф.

«Всадники на колеснице» - это одно из самых свободных по архитектонике уайтовских произведений, вместивших в себя четыре параллельных истории, каждая из которых могла бы стать сюжетом для отдельного романа.

В первой речь идет о Мэри Хейр, странной, внешне уродливой женщине, с детства одинокой и нелюбимой своими родителями. Героиня, подобно Теодоре Гудмен, живет на грани между нормой и безумием. Она тонко воспринимает мир и отношениям с людьми предпочитает общение с растениями и животными, которыми наполнен экзотический мир доставшегося ей от эксцентричного отца по наследству оригинального дома и сада «Ксанаду» (Xanadu). Мэри совсем не похожа на прагматичную мать, надеющуюся, что ее некрасивая дочь «станет женой посла».[251] Наиболее сложно протекают взаимоотношения девочки с отцом, который сравнивает ее уродство с «недозрелым плодом» и который завидует ее невинности, не знающей зла и жестокости мира. Будучи пьяным, мистер Хейр обрушивается на Мэри с вопросом: «Кто является всадником на колеснице?», подразумевая подсознательный архетип духовного избранника – не зная, что эта роль будет уготована его дочери, и сама она откроет истину позже, когда примкнет к трем другим отверженным персонажам романа. Неуклюжая маленькая девочка, отчужденная от людей, превращается со временем в старую деву, «одетую в шерстяные чулки и уродливую плетеную шляпу» и наслаждается мистическим смыслом своего союза с божественным. Столкновение со злом в лице нанятой ею экономки мисс Джолли, пытающейся регламентировать поведение своей хозяйки, – еще одно испытание для госпожи Хейр.

С первой историей пересекается рассказ об еврейском беженце Химмельфарбе. Он чудом избегает газовой камеры в нацистской Германии, сбегает в Австралию и здесь пытается сохранить веру своего народа. Химмельфарб становится одной из ключевых фигур повествования, который убежден, что «духовная вера – это действенная сила, заполняющая мир после каждой самонадеянной попытки человека  разрушить ее».[252] Сосредоточенность внимания писателя на этом герое и группировка вокруг него остальных персонажей, отождествление его судьбы с линией земного пути Христа вызывает у нас литературные ассоциации с фигурой князя Мышкина Достоевского.