На наш взгляд, для интеллектуально подготовленного читателя «Древо» - это не столько сага о земле австралийской, где размеренно течет жизнь семьи фермера Стэнли Паркера, а неомифологический текст, пропитанный знакомыми аллюзиями. Это не что иное, как стилизация, пародия или диалог, которые М. М. Бахтин рассматривал как самостоятельную группу художественных явлений, объединенных двоякой направленностью слова – «и на предмет речи как обычное слово и на другое слово, на чужую речь».[232] Пародия всегда «имеет активное отношение к канону и связана, по Ю. Н. Тынянову, со смещением функции определенной литературной системы в новом контексте».[233] Томашевский Б. В. подчеркивает, что «пародия всегда предлагает как фон, от которого она отталкивается, другое литературное произведение», которое пытается осмеять, разоблачить.[234] Основным источником художественных реминисценций в романе Уайта выступает Ветхий Завет. «Древо» - это «австралийская Книга Бытия» (Genesis) ХХ века, построенная отчасти как пародия на первую книгу Священного Писания и стилизованная под нее,[235] но в большей степени это пародия на саму жизнь, на человеческий опыт. Занимая позицию аутсайдера, Уайт смело, а порой дерзко иронизирует над своими героями, не скрывая и саркастических высказываний в их адрес:
«Однажды по пути домой после крепкой выпивки он даже заговорил с богом со дна канавы и перед тем, как скончаться, ухватил за крыло отбивавшегося ангела».[236]
Или такой пассаж:
«Она читала и усердно занималась наведением чистоты, как будто тем самым могла навести порядок в жизни; но время и моль разрушили плоды ее трудов, да еще души человеческие, которые, как чертики на пружине, вырываются из любой коробочки, куда их не упрячь»[237].
«Древо человеческое» может рассматриваться, согласно определению исследователя Кубасова А. В. как «литературная»[238]стилизация некоторых фрагментов текста в аспекте пародии. Она подразумевает «сознательную игру автора с чужим стилем с целью достижения комического эффекта»[239]
Томашевский Б. В. вводит термин «пародия стиля», под которым подразумевается комическое осмысление, сопровождающее стилизацию. Уайт с подобной целью насыщает свои произведения достаточно большим количеством сниженных образов.
«Но она так и не дождалась божьей благодати, про которую ей вещали среди цветных стекол. Оставаясь в одиночестве, она была одинокой.Или же в небе сверкала молния, предупреждавшая о бренности всего живого. Печальный Христос превращался в бородатого старика, который, надув щеки, плевал смертью. А милостью божьей был стук колес под вечер базарного дня. А любовью господней был долгий поцелуй в губы. Она была насыщена любовью господней и принимала ее как должное, пока, лишившись ее, не вспоминала о боге. Такой она была нестойкой»[240]
Роман Уайта строится на противоречиях и контрастах и не раз читатель наталкивается на неожиданные антиномии в тексте: честные доброжелательные родители – бездушные дети, Бог – плевок, любовь – ненависть. В любом случае деструкции в романе противостоит идея индивидуального созидания. Обреченный на страдание человек из аутсайдера в мире преображается в духовно-сросшуюся с природой частичку, но умирает как аутсайдер. Это идейно-философская основа текста Уайта обретает интенсивно универсальный смысл. Австралия – это лишь номинальное место действия. Реальный ландшафт в его творчестве уступает место противоречивым душевным процессам, а пейзаж выступает эманацией психологического состояния в эстетически деформированном мире прозы Уайта.
Отсутствие традиционной фабулы (подмененной подробным жизнеописанием), библейская патетика в соотношении с грубыми бытовыми сценами, откровенная поэтизация плоти, физиологический бурлеск создают впечатление отклонения писателя от реалистического курса австралийской литературы и его намеренное следование принципам модернистского искусства.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.