В такую бурную эпоху жил Томас Гоббс. Он сын священника (не знаю, католического или англиканского), не аристократического происхождения, и легкой жизни ему не приходилось ожидать, а тут ещё бурный век. За счёт своих талантов он очень быстро выдвинулся как интеллектуал. Он переезжал все эти бурные десятилетия из Англии во Францию и обратно. Франция в это время наслаждалась социальным покоем: там царствовал Людовик XIV, и был классический абсолютистский режим; если абсолютистский режим долго продолжается и не связан с безобразиями, то это благое политическое состояние — богатство растет, богатством и покоем обеспечено образование. Поэтому в тот век англичане частенько посещали Париж.
Гоббс был знаком с Френсисом Бэконом и, кажется, даже помогал ему переводить на латинский язык его произведения. Латинский язык — это язык ученого сословия вплоть до XVIII века. Плюсы от такой унификации есть — ученым легко друг друга понимать, тем более, что язык сравнительно простой. Гоббс перенял от Бэкона основные установки эмпиризма, и, таким образом, является продолжателем Бэкона.
Гоббс говорит, что предметом философского рассмотрения может быть только знание, добытое в опыте; т.о., это сенсуалистическое знание. «Опыт» в их понимании — это внешний опыт, а не внутренний опыт (духовный, например). Он решительно отвергал необходимость философии заниматься богословием (Бэкон тоже), т.е. разделяются религия и философия. Религия не отвергается, но является частным делом человека, дело его личных переживаний и отношений с Богом. Философия же должна заниматься опытным знанием.
Гносеология — сенсуализм, значит, строго определенная в своем направлении. Наши органы внешних чувств дают сведения о внешнем мире. Вопрос: копии или не копии поставляют нам органы внешних чувств? Все эмпирики утверждали странную вещь: органы внешних чувств нам дают какие‑то сведения, но утверждать, что это копии, мы не можем; сравнивать свои представления с предметами смысла нет, проблему разрешить невозможно. Итак, с одной стороны, надо бы говорить, что мы имеем копии, следовательно, получаем реальное знание, проблема решается. А утверждается, что это — не так. В этом проявляется гносеологическая серьезность, которая была свойственна всем английским философам-сенсуалистам.
Мы снимаем представления с предметов — это и есть знание (не учитывая, копии это или не копии), но т.к. этих представлений мы с каждого предмета снять не можем (их слишком много), то человек изобрел язык — каждому представлению придумали словесное обозначение. Т.к. представление сохраняется в памяти, то от долгого держания в памяти эти представления как бы стираются (как монеты от долгого употребления), поэтому одно и то же стершееся представление можно было прикладывать к похожим предметам — так появились «общие представления». Эти общие представления помогают нам, когда люди общаются друг с другом — стоит упомянуть об этом общем представлении, знаком которого является какое‑либо слово, другой человек понимает, о чем речь, итак, общие представления помогают нам общаться друг с другом путем языка (мы произносим представление «лошадь», и каждому слушающему понятно, о чем идет речь, хотя одинаковых в деталях лошадей нет, а в общем они сходны).
Замечательно здесь то, что привлекается язык; в логике, и в философии, как правило, о языке речь вообще не заводится, мы говорим лишь об общих понятиях или индивидуальных представлениях, а размышлений о языке не привлекаем. А о языке имеет смысл поговорить.
Метафизика. Т.к. он сенсуалист, то метафизика предопределена — он склоняется к материализму: можно иметь в философии дело только с такими предметами, к которым приложимо понятие пространства и времени — что измеримо, осязаемо или фиксируется органами внешних чувств, с тем мы и можем иметь дело в своих исследованиях.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.