Вывод: нравственность независима от религиозных вероучений — богословско-метафизические построения варьируются, меняются, а нравственность одна и та же, значит, прямой зависимости нет. Доля правды есть в этой мысли: в разных религиях что‑то общее есть, по крайней мере, одно положение: жизнь дается не тобой, поэтому её надо беречь, «не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе» — это есть во всех традиционных религиях, а это — корень нравственности.
Отнесение нравственных норм божественному законодательству, как это в христианстве и других религиях, это вещь вредная, потому что это отнесение примешивает к нравственным нормам желания (эмоции), надежды (эмоции) и страхи (тоже эмоции), тогда нравственные нормы становятся способами достижения чего‑то. Бэйль был уверен, что нравственные нормы должны осуществляться ради них самих, должны стать самоценностями, а не способами или средствами достижения чего‑то. У христиан есть спасение, и христианин старается себя вести нравственно ради того, чтобы достичь спасения — загробный эвдемонизм — корысть. Эта мысль потом повторялась на разные лады, но если её брать в самом серьезном виде, то она звучит: человек ведет себя нравственно только потому, что он надеется на награду, а это уже фальшь, это в какой‑то степени обесценивает нравственное поведение. Ход рассуждений мудрёный, но логика есть; в интеллектуальной плоскости здесь всё логично, а на практике... нашли, о чём заботиться — чтобы соблюдал нравственные нормы и хотел их соблюдать, до этого ли?! Практика твердит, что не актуальны эти заботы, — хоть бы глаза друг другу не выкалывали.
Такие рассуждения привели к тому, что нравственность отрывается от религии.
Весь ход философского развития: эмпирики оторвали от религии естественную науку, потом оторвали философию, потом от религии отрывают нравственность. Это не то, чтобы они сели и решили: давайте оторвем это всё одно за другим, это просто такой ход развития. Это отделение носит обоснованный характер, весь ход философских рассуждений и должен был привести к этому, и, в конечном итоге, привел.
Бэйль был приверженцем радикальной веротерпимости. Радикализм не в том, чтобы терпеть религию, а терпеть даже атеистов; он высказал такую рискованную мысль, которая оспаривалась и тогда, и потом, что атеисты могут быть полноценными гражданами государства, даже может быть государство абсолютных атеистов — т.е. все будут атеисты, но государство будет существовать: система наказаний, законов, контроля сможет обеспечить государство атеистам. Русские мыслители оспорили эту мысль, а история нашего советского государства доказала, что такое государство неспособно существовать — развалилось; жизненные инстинкты там настолько разрушаются, что всё разваливается.
Обычные представления о Вольте,ре не совпадают с его объективным значением для истории умственной жизни той эпохи — что это просто язвительный насмешник, который всё отрицал, и почему‑то всегда думают, что это так и было. На самом деле, его значение для истории мысли намного серьезнее, он даже считается ключевой фигурой в истории умственной жизни Западной Европы, потому что у него была даже специальная функция. В 20‑х годах он отирался в высшем обществе (в интеллектуальном, а может быть и в монархическом), попал в опалу, уехал в Англию, провел тем несколько лет, и пребывание в Англии сыграло ключевую роль в его жизни. Он усвоил основные идеи английской философии и потом усвоенный материал в переработанном виде излагал во Франции. Это важная роль. Потому что усвоить материал — дело не простое; пересказывать парафразы дело нехитрое, но усвоить по-настоящему — это дело сложное, к тому же в тех масштабах, в каких он усвоил её. В переиначенном виде он излагал эти мысли — т.е. эти мысли стали его мыслями, и то видоизменение, которое он придал этим мыслям, это был его самостоятельный вклад. Так что его значение было много серьезнее. Все эти английские мысли в переработанном виде дали такой результат; в значительной степени французское просвещение — это совместное «производство» Англии и Франции, и соединительное звено — Вольтер. Не надо думать, что кроме Вольтера никто не знал английскую философию, умственная жизнь в ту эпоху была очень тесной, были беспрерывные переводы с языка на язык, и если в XVII веке англичане были во Франции, то Вольтер открыл новую страницу в умственной жизни Западной Европы, когда уже французы посещали Англию не без пользы для себя.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.