Итальянская натурфилософия. Немецкая философия. Природа и происхождение этики в новом понимании. Деизм. Ассоциационная психология. Французская философия, страница 51

1. Мысли о творении мира благим Богом и о Промысле этого Бога о мире непримиримо противоречат неисчерпаемому физическому и моральному злу сотворенного мира. Это серьезная мысль.

2. Мысль о первородном грехе противоречит принципу ответственности, следовательно справедливости. Почему один согрешил, а страдают другие?

3. Отрицание возможности для человеческого разума достичь положительного и адекватного знания о самых важных вопросах. Самая главная его мысль. Речь идет о мировоззренческих вопросах, о смысле жизни, а не зоологическо-ботанических.

Он утверждал сомнения по всему спектру наших умственных интересов. Ясное дело, что он сомневался в истинности чувственного познания, это явление заурядное — все философы сомневаются. Сомневался в реальности предметно-чувственного мира — это тоже не новость (Декарт тоже говорил). Сомневался в достоверности самосознания (вопреки Декарту, который говорил, что нельзя сомневаться в своем сомнении). Сомневался в самодостоверности математических аксиом. Он предлагал, что эти аксиомы абстрагированы от опыта — человек из поколения в поколение смотрел на пространственные отношения между предметами и, наконец, увидел там постоянные закономерности, абстрагировал их, и они стали аксиомами. Если утверждаешь эмпирическое происхождение каких‑либо аксиом, то никогда нет гарантии, что в будущем эти аксиомы будут сохранять свою силу — все эти утверждения относятся только к прошлому, а на будущее гарантии нет — никто не дает гарантии, что в будущем будет такой же опыт, как и в прошлом. Это не обычное рассуждение, но логичное: в будущем могут появиться фактические опровержения аксиом, относящихся к прошлому.

Человеческому разуму вообще не присуща несомненная достоверность (повторение). Функция же человеческого разума — в констатации ошибок и заблуждений — это ключевая для нас мысль. Анализ — вот функция разума, а найти положительную мировоззренческую (касающуюся смысла жизни) истину самостоятельно он не может. Эта роковая неспособность человеческого разума самостоятельно найти мировоззренческую истину свидетельствует в пользу веры. Неспособность разума делает веру заслугой — «credo qui absurdum est» — верую, потому что абсурдно. Эту формулу изрекал Бэкон, сейчас повторяет Бэйль. Правда, Бэйль эту формулу понимал буквально — если человек верит в какое‑то положение, которое согласуется с разумом, то нет никакой заслуги, человеческий разум может сам проанализировать какое‑то положение, усмотрит, что в этом положении нет противоречия с разумом, домыслит до конца и может согласиться, что это именно так — здесь вере нет места. А если положение противоречит человеческому разуму, тогда верить в такое положение будет заслугой.

Это утверждение, в принципе, неправильное. Непременное противопоставление вероучительного положения разуму и утверждение, что между этими положениями существует отношение противоречия, как‑то странно. Почему именно так? Вера будет представлять собой какое‑то насилие, разнобой — разум говорит одно, вера говорит совершенно иное — психологически это маловероятно. Видимо, дело заключается в том, что верить надо не в том случае, когда положение веры соответствует разуму, потому что тогда вере делать нечего, и не в том случае, когда вероучительное положение противоречит логике, природе разума (это то же самое, что и первое положение, только вывернутое наизнанку); на самом деле, вера вступает в работу, когда есть риск между разумностью и неразумностью. Такой риск есть: говоря о прошлом, мы всё понимаем (другое дело, адекватно-ли?), знаем, что такие‑то события происходили, такие‑то им причины, и чем глупее человек, тем он самоувереннее. А что касается будущего или даже настоящего, никто не может достоверно проанализировать ситуацию даже в простых вещах. Когда это станет прошлым — тогда разберутся. Человеческий разум перед будущим совершенно несостоятелен! В прикладных вещах мы можем определиться: что‑то делать по дому, побеспокоиться о еде, о лечении, составлять рыхлые, зыбкие планы, не знаешь, осуществятся они или не осуществятся; значит, что‑то нами движет другое — какие‑то чувствительно-волевые, даже скорее чувственные — мы надеемся (надежда — эмоция), что с нами всё будет хорошо, что наши предприятия окончатся с более-менее благоприятным для нас исходом, и на этом базируется всё наше поведение. Тут почти никакого разума нет, — одни надежды!