Прокуратура Петра I: истоки создания, страница 3

Восшествие на престол в 1682 г. 10-летнего царевича Петра Алексеевича долгое время не предвещало радикальных перемен в организации контрольной власти. Реально вступивший в дела управления в середине 1690–х гг. Петр I даже не восстановил упраздненный в 1676 г. приказ Тайных дел с его подьячими – “прокурорами”. Начальной же мерой будущего императора по формированию особой системы государственного контроля явилось основание в марте 1701 г. Ближней канцелярии. Центральным учреждениям вменили в обязанность ежемесячно отчитываться перед новой канцелярией о всех операциях с денежной казной.

Возглавленная  доверенным сотрудником Петра I думным дворянином Н.М. Зотовым Ближняя канцелярия очень скоро превратилась в мощное ведомство, взявшее под контроль финансовую деятельность тогдашних центральных учреждений. Попутно Никита Моисеевич добился передачи в канцелярию также права составления государственного бюджета. Однако какой бы широты не достигала компетенция Ближней канцелярии, как учреждение специального правительственного надзора она, по существу, не отличалась от Счетного приказа времен царя Алексея Михайловича[xv].

Обстановка в стране тем временем стремительно менялась. Поспешное вступление России в Великую Северную войну обернулось резким усилением налогового гнета, невиданными рекрутскими и трудовыми мобилизациями, изнурительными повинностями по строительству флота и новых крепостей. Зловещую славу приобрели изобретатели новых сборов – “прибыльщики”[xvi]. Но это было еще полбеды.

Для проведения в жизнь новой военно-экономической политики по стране была разослана целая орда комиссаров, надзирателей, переписчиков и наборщиков. Сумевшие уклониться от полной тягот строевой службы, они принялись лихоимствовать с таким размахом, перед которым поблекли злоупотребления малолюдной  старомосковской администрации. Масштабы произвола командированных строителей новой России впечатляли подчас даже  не склонных к чувствительности местных управителей.

Так, азовский ландрихтер П.В. Кикин удрученно извещал Москву, что “всякий сборщик для предложенного ему побора поедет во весь уезд один, а за ним для другого сбора по весь же уезд другой, а за третьим сбором так же третий и десятый. И не бывало того дня, чтобы не было в каждой деревни сборщиков 5 или 6 человек. А всякий, приехав, бьет и грабит и подводы и кормы емлет и денги сбирает и баранует [вымогает] в свою ползу, как хочет, и от того уездными людьми сверх настоящих платежей ставливалось убытков впятеро или болше…”[xvii] Едва не поголовная коррумпированность тогдашнего отечественного чиновничества была очевидна даже для иностранных дипломатов. К примеру, относившийся с безусловной симпатией к реформам Петра I брауншвейгский резидент Ф.Х. Вебер отмечал, что “в России неподкупный комиссар встречается так же редко, как трилистник о четырех листьях”[xviii].

Ситуацию вконец усугубила первая губернская реформа, которая, значительно децентрализовав (а поначалу ощутимо дезорганизовав) систему общего и специального управления страной,  привела к еще большему разбуханию территориального госаппарата. Узко-финансовый по характеру контроль Ближней канцелярии (хотя и распространенный в 1710 г. на губернские учреждения) оказался в подобных условиях совершенно недостаточным. Что же до контроля надведомственного, то он оказался парализован из – за ликвидации в начале 1700–х гг. Боярской думы, замененной аморфной, игравшей чисто координационную роль “Консилией министров”.

У затравленного притеснениями трудового населения оставалась единственная альтернатива бунту и бегству – дать знать о творившихся беззакониях напрямую верховной власти. Однако изданный в преддверии войны закон от 2 февраля 1700 г. только продолжил линию Уложения 1649 г. на ограничение права обращения к монарху[xix]. Да и сам тогдашний образ жизни без устали разъезжавшего по фронтам и верфям Петра I  менее всего предрасполагал к общению с челобитчиками. При всем том, что личное отношение “царя - солдата” к “презирателям  указов” никогда не было либеральным, первое десятилетие XVIII в. явилось несомненно апогеем безнадзорности российской власти за все трехсотлетие от преодоления Смуты начала XVII в. и до революционных потрясений начала века XX – го.