История Русской Православной Церкви от эпохи Петра до 20-х годов ХХ века, страница 55

Россией, и  были  враждебны ко всему русскому,  а вместе с тем проявляли в  очень  своеобразной   форме   польский   комплекс неполноценности. Польша     потерпела     крушение, и   немцы, захватившие  значительную  ее  часть  (в  основном  пруссаки), пытались философски   оформить   этот  раздел.  У  Канта  есть рассуждения о  том,  что  поляки  не  должны   иметь   никакой государственности, потому что они ни к чему не способны, кроме как устроить несколько заварушек в истории.  Это  переживалось поляками очень  тяжело.  С  помощью  католической церкви они с этим справлялись,  но  в  своеобразной  форме  передавали  это русским: существовала целая идеология о духовной неспособности

России, о ее обреченности и т.п.,  очень близкая к  тому,  что пришлось переживать   полякам.  Печерин  выражал  это  даже  в стихотворениях ("Как сладостно отчизну ненавидеть..." и т.п.).

Итак, в  первой  половине  19  в.  патриотизм и вера были тесно связаны.  Они были римско-католического  направления,  а более существенно то, что появилось позже: Каверин, Белинский,

Герцен и   некоторые   другие   (Грановский),   связанные    с проникновением атеистических и социалистических идей в Россию.

Белинский и Герцен не начинали как  атеисты  -  напротив,  они были своеобразными  членами  гегелевских  кружков и стремились развить эту  философию,   создать   на   ее   основе   цельное мировоззрение и  вместе  с  тем  наметить пути для России (они тоже обладали чувством  патриотизма).  Но  увлекшись  поисками рационалистических   основ   мировоззрения,   они  сначала  не собирались  порвать  с  верой  в  Бога,  хотя   под   влиянием гегелевской   философии   от  традиционной  христианской  веры в значительной степени отошли.  К тому же они были вовлечены в западническую  колею  (сказалось  влияние  Чаадаева  и  других западников) и,  в отличие от  славянофилов,  не  обратились  к духовному опыту  Православной  Церкви.  Поэтому  все это очень скоро трансформировалось в увлечение социализмом и атеизмом.

На примере их самих и того направления, которое развилось вслед за  ними,  видна  бесовская  ловушка.   Вроде   бы   они стремились к   тому,   чтобы   найти   цельное  мировоззрение, основанное на  разуме.  Им   показалось,   что   такого   рода мировоззрение несовместимо с христианством вообще, не только с

Православием. Вот они и пошли по  другому  пути.  Но  никакого цельного мировоззрения   они   не   создали.  Если  сравнивать философские произведения славянофильского направления и  более поздних христианских философов (например, В.Соловьева) со всем тем, что сделали Белинский,  Герцен  и  их  последователи,  то окажется, что  и сравнивать-то не с чем.  Были только какие-то надежды и  слепая  вера  в  то,  что  надо   освободиться   от христианской религии,  чтобы  получить такое мировоззрение.  А

дальше ничего не  последовало.  Были  обращения  к  Фейербаху, другим материалистическим философам.

Любопытно, с каким презрением сами  немцы  относились  ко всему этому направлению (правда, не при Белинском, а несколько позже). Популярным стал немецкий материалист Бюхнер, о котором даже Маркс   и  Энгельс  отзывались  с  пренебрежением:  "этот разносчик". А когда у серьезных мыслителей-немцев  спрашивали, как им  не  стыдно,  что  этот Бюхнер издается в таком большом количестве экземпляров в  Германии,  то  получали  неожиданный ответ:  "А  у нас его никто не читает,  все это направляется к вам в Россию, так что вы сами виноваты".

Но главное,  на чем держалось это направление изначально,

- это на очень  присущей  русским  людям  черте:  воспринимать вопросы мировоззрения как некую моду.  Можно даже не понимать, в чем состоят эти модные убеждения - важно  симулировать,  что ты их разделяешь.  В то время это было особенно легко,  потому что материализм,  атеизм,  социализм нельзя было проповедовать впрямую из-за  цензурных препонов и можно было говорить:  "Нас душит царская  цензура.  Если  бы  не  это,  сила  нашей мысли полностью бы  восторжествовала".  В  этих  условиях можно было делать вид,  что решающие аргументы и доказательства силы  тех или иных  идей  нам  известны,  но  мы  просто  не можем о них рассказать.