Прокуратура Петра I: истоки создания, страница 5

Расчет царя на создание эффективного общенадзорного ведомства на первых порах несомненно оправдался. По мере укомплектования фискальских штатов в располагавшие судебной властью учреждения буквально хлынул поток разоблачительной, хотя и неоднородной по значимости информации. Фискалы писали о подпольной торговле медикаментами и об укрывательстве от службы дворянского недоросля Евдокима Кишинского (который из страха попасть  в армию “и имя свое переменил, и называетца Федором”). Писали о “проведанных” эпизодах фальсификации документов в Поместном приказе и о неявленном в таможню товаре в лавке “на Полянке”, о небрежном хранении запасов провианта в Козельске и о взятках солигалицкого коменданта[xxv].

Случалось, строки фискальских доношений леденили душу. Вот, например, что сообщали фискалы о бесчинствах подьячих и солдат, направленных  в Устюжский уезд комиссаром С.М. Акишевым: “… Они, подьячие и солдаты, приехав в волости и указов соцким не объявля, бьют без милости и тиранскими муками мучат: вешают в дыбы и на козле плетми свинцовыми бьют и огнем стращают. И в церковной трапезе батожьем и на козле бьют ругателски руки и ноги и зубы ломают. И многих жен за власы волочили и нагих девиц водили, также многих жен блудным воровством силно бесчестили…”[xxvi]

Царь уделял информации фискалов большое внимание. В 1713 г. он даже вступил в переписку с наиболее активно проявившим себя на фискальском поприще А.Я. Нестеровым. Сенаторам, замедлившим  рассмотрение дел по фискальским доношениям, будущий император пригрозил в том же 1713 г. вовсе смертной казнью[xxvii].

Будучи же явственно ошеломлен открывшейся, благодаря фискалам, картиной упадка законности в стране, Петр I решился на радикальный шаг. 23 октября 1713 г. появился закон, разрешивший извещать о должностных преступлениях (о “преслушниках указов” и “грабителях народа”) непосредственно царя. Согласно закону от 23 октября, сообщившего “истину” доносителя ожидало невиданное вознаграждение – все имущество виновного и даже его чин. Весьма необычно для второго десятилетия XVIII в. звучало пояснение, что право на подобное обращение к самодержцу распространялось также на “земледелцоф”[xxviii].

С точки зрения организации противодействия лихоимцам и казнокрадам закон от 23 октября знаменовал попытку вконец растревоженной  верховной власти опереться в этом противодействии на широкие слои населения[xxix], в чем-то восстановить древний механизм обратной связи между подданными и монархом. С точки зрения организации правительственного надзора закон безусловно нарушал только что сложившиеся тенденции специализированности и многоуровневости этого надзора, резко усиливал архаический (и заведомо нереализуемый в условиях 1710-х гг. на практике) элемент личного контроля правителя за соблюдением правопорядка. С точки зрения организации судопроизводства закон от 23 октября входил также в глубокое противоречие с внедрявшимися Петром I началами инстанционности.

При всем том, что от инстанционности в судопроизводстве будущий император отказываться никак не собирался (на этот счет был издан строгий и пространный закон от 20 марта 1714 г.[xxx]), линия на привлечение к борьбе с должностной преступностью всех “истинных христиан” нашла частичное продолжение в именном указе от 25 января 1715 г. В этом указе оказались сформулированы знаменитые “три пункта”, три особо тяжких состава правонарушений, о которых только и дозволялось сообщать напрямую царю. Первые два пункта касались политических преступлений, третий – казнокрадства[xxxi]. И только появившийся три года спустя закон от 19 января 1718 г., исключивший из списка 1715 г. третий пункт[xxxii], подвел черту как политике всесословной и внеинстанционной борьбы с “грабителями народа”, так и иллюзиям Петра I о возможности широкого личного надзора за госаппаратом[xxxiii].

IV