Грянувшие откровения Саввы Попцова резко переменили ситуацию. Деятельно раскаявшийся Савва Федорович подробно рассказал о безудержном взяточничестве А.Я. Нестерова, о создании им целой системы поборов с подчиненных фискалов[ccci]. Брал Алексей Яковлевич, надо сказать, с размахом: деньгами, предметами домашнего обихода, продуктами питания, фуражом[cccii].
Уже в самый день подачи повинной, 31 августа, генерал-прокурор проинформировал о приведенных в ней эпизодах, касавшихся Алексея Нестерова, Правительствующий Сенат, запросив тут же санкцию на арест обер-фискала. Такая санкция была получена[ccciii]. 3 сентября 1722 г., специальным письмом, П.И. Ягужинский предписал А.Я. Нестерову явиться в следственную канцелярию. 5 сентября посланный генерал-прокуратурой подьячий опечатал бумаги в доме Алексея Яковлевича[ccciv]. Тогда же, в первых числах сентября, обер-фискала взяли под стражу[cccv].
Но Алексей Нестеров не собирался сдаваться без боя. Глубокий знаток хитросплетений отечественного судопроизводства, А.Я. Нестеров встречно заявил на руководителей следственной канцелярии “подозрение” и “государево дело”. Проигнорировать такие обвинения было невозможно.
Желая всесторонне разобраться в ситуации, сенаторы вызвали обер-фискала для объяснений. 10 сентября Алексея Яковлевича заслушали непосредственно на заседании Сената. При этом, сообразно тогдашней процессуальной норме, “как он [А.Я. Нестеров] вступил [в зал заседаний], генерал-прокурор и протчие [прокуроры] выступили”[cccvi].
Итоговое сенатское решение сложилось, однако, не в пользу главы фискальской службы. Сочтя доводы Алексея Яковлевича неосновательными, Сенат 18 сентября приказал ему подчиниться требованиям генерал-прокуратуры. Для некоторого смягчения положения А.Я. Нестерова сенаторы удовлетворили его требование об участии в расследовании Григория Скорнякова-Писарева, а также запретили следственной канцелярии пытать обер-фискала, “не предложа Сенату”[cccvii].
Одна из формулировок сенатского указа от 18 сентября – “в Сенате за умножением государственных дел к следованию того времяни не имеетца” – отразила, судя по всему, вторую попытку Павла Ягужинского избавиться от дела С.Ф. Попцова. На этот раз Павел Иванович собирался передать его, вполне очевидно, в следственное производство самого Правительствующего Сената. Закономерно не вдохновившись такой перспективой, сенаторы оставили, правда, за собой последующее судебное рассмотрение дела.
Так или иначе, но генерал-прокуратура продолжила вести стремительно разбухавшее дело фискалов. Оставив в стороне показания Саввы Попцова о финансовых махинациях должностных лиц местного самоуправления (реальная проверка которых требовала колоссальной работы с приходно-расходной документацией)[cccviii], П.И. Ягужинский “с товарыщи” сосредоточила внимание на разбирательстве криминальных деяний нескольких фигурантов. В итоге, упомянутые в повинной С.Ф. Попцова лица допрашивались почти исключительно по эпизодам, затрагивавшим его самого, А.И. Никитина[cccix] и Алексея Нестерова.
Кроме того, для формирования окончательной полноты картины Павел Ягужинский отдал 26 сентября распоряжение, чтобы Ярославская провинциальная канцелярия призвала местных жителей извещать генерал-прокуратуру о всех злоупотреблениях С.Ф. Попцова и Алексея Никитина[cccx]. Впрочем, работы Павлу Ивановичу хватало и без новых обличений. Осенью 1722 г. следственная активность генерал-прокуратуры достигла апогея.
Только по эпизодам, касавшимся Саввы Попцова, на протяжении двух месяцев, с конца сентября по конец ноября, в канцелярии были допрошены 28 (!) человек – главным образом посадские люди из Ярославля, Бежецкого Верха и Ростова[cccxi]. Свидетели подтвердили в основном факты поборов со стороны Саввы Федоровича, хотя и оговорились по большей части, что давали ему подношения “из воли своей, в почесть”[cccxii].
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.