Прокуратура Петра I: истоки создания, страница 44

В итоге, громоздкий правоохранительный механизм пришел в некоторое движение. 18 августа 1718 г. “господа Сенат” распорядились выслать Савву Попцова для допроса в столицу. Последующие события с отчетливостью продемонстрировали, насколько могущественной фигурой оказался ярославский провинциал-фискал.

Первая нестыковка возникла с сенатской канцелярией. Кто-то из тамошних подьячих    “отредактировал” указ от 18 августа. Вместо изначального распоряжения доставить С.Ф. Попцова в Петербург под арестом, в текст указа подлогом были внесены слова “за поруками”[cclxxvi]. Той порой в Переяславле-Залесском служители Саввы Попцова совершили вооруженное нападение на Ивана Борисова[cclxxvii].

Ко всему прочему, в следующем 1719 г. состоялась упоминавшаяся передача инициированных фискалами уголовных дел из Правительствующего Сената в Юстиц-коллегию. И хотя в случае с С.Ф. Попцовым имела место принципиально иная ситуация – обвинения выдвигались против фискала (подведомственного тогда еще, между прочим, Сенату) – высшая власть перебросила в коллегию заодно и дело Саввы Федоровича. Впрочем, поначалу ведомство А.А. Матвеева взялось за Савву Попцова всерьез. На некоторое время провинциал-фискал даже попал в коллежскую тюрьму.

Но тут из судебного процесса “выпал” подьячий И. Борисов.  Опрометчиво попытавшийся в сентябре 1719 г. подать доношение на С.Ф. Попцова лично Петру I, Иван Борисов был арестован и отдан под следствие Тайной канцелярии. Три месяца спустя, по  необоснованному обвинению, канцелярия приговорила обличителя Саввы Попцова к наказанию кнутом и году каторжных работ[cclxxviii].

К Савве же Федоровичу тогдашняя Фемида отнеслась, в итоге, не в пример благосклонно. 29 апреля 1720 г. Юстиц-коллегия отпустила Савву Попцова восвояси, а его дело перенаправила в нижестоящую инстанцию – Ярославский надворный суд[cclxxix]. Круг замкнулся:  так и не возбужденное в Ярославле, происками С.Ф. Попцова, в 1718 г., дело вернулось туда толком  не расследованным в феврале 1721 г.

Как нетрудно догадаться, особенных усилий к разбирательству многообразных криминальных деяний Саввы Попцова Ярославский гофгерихт не предпринял. Казалось, делу С.Ф. Попцова суждено было, подобно тысячам других, остаться памятником российского кривосудия эпохи Преобразований. Так бы  непременно и произошло, если бы характер Ивана Сутягина не выражался в полной мере в его фамилии[cclxxx].

Иван Иванович вступил в тяжбу с Саввой Попцовым не на жизнь, а на смерть. Как бы ни перемещалось дело Саввы Федоровича по дебрям правоохранительной системы, как бы ни саботировалось (вольно или невольно) судебными чиновниками, И.И. Сутягин продолжал неотступно добиваться восстановления справедливости. “Упертый”, как сейчас говорят, ярославец буквально засыпал присутственные места челобитными, не давая забыть о процессе С.Ф. Попцова. Иван Иванович обращался в менявшиеся судебные инстанции в августе 1718 г., в январе, феврале и декабре 1719 г., в мае, августе и ноябре 1721 г.[cclxxxi] …

Впрочем, даже подобная настойчивость Ивана Сутягина могла и не пробить окостенелую бюрократическую толщу, если бы в марте 1722 г. в Ярославль собственной персоной не пожаловал Петр I. Точные обстоятельства подачи И.И. Сутягиным очередной челобитной непосредственно императору к настоящему времени не вполне ясны[cclxxxii]. Учитывая, что личное обращение к верховной власти по такому поводу грозило уголовным наказанием, Иван Сутягин передал свою челобитную  (содержавшую заодно и обличения Ивана Борисова), вероятно, кому-то из  служащих императорского Кабинета, не исключено, самому А.В. Макарову.

Что бы там ни было, челобитная Ивана Ивановича (с приложенными 15 пунктами обвинений против С.Ф. Попцова)[cclxxxiii] достигла высочайшего адресата. И вот 21 марта в генерал-прокурорскую канцелярию поступило то самое письмо, в последних строках которого П.И. Ягужинскому предписывалось “изследовать” дело Саввы Попцова “в Сенате или особливо в Вашей канторе”. Так началась не предусмотренная ни в каком нормативном акте следственная деятельность генерал-прокуратуры. Так началось потрясшее современников грандиозное “дело фискалов” [cclxxxiv].