История понятия гражданского общества в раннесовременную эпоху и теоретический синтез, страница 44

Несмотря на то что его собственная теория оказывается довольно неоднозначной в отношении традиционной организации социетального сообщества, Парсонс не желает иметь ничего общего с коммунитаризмом, трактуемым им как абсолютизация такого аспекта, как социальная интеграция (в этой связи он пользуется вводящим в заблуждение выражением «абсолютизм закона»)⁶⁹. Однако он готов принять вызов Унгера для того, чтобы развить критику формального права (и, таким образом, — критику либерального капитализма) и критику права материального, или целенаправленного (и, таким образом, — критику государства всеобщего благосостояния), выявив тем самым очертания третьего решения. Следует заметить, что, независимо от намерений автора, предметом критики здесь не являются (в отличие от его ранних работ) альтернативы либерального капитализма и социализма с государством всеобщего благосостояния в качестве их окончательного синтеза. Сам того не замечая, Парсонс позаимствовал из критической теории Унгера ту исходную посылку, согласно которой цель критики должна находиться за пределами всех ныне существующих формаций⁷⁰. С точки зрения его собственного понимания гражданского общества как социетального сообщества, основанного на нормах и ассоциациях и противостоящего как экономике, так и государственному устройству⁷¹, здесь важно то, что в данном контексте он получает возможность сформулировать двустороннюю критику рынка и государства, избежав при этом опасности возврата к исторически отжившим правовым и общественным структурам.

Он обнаруживает архимедову точку опоры у самого «Унгера, различающего материальную и процедурную модели деформализации (рематериализации) права. Материальное право предполагает вмешательства, цель которых — достижение конкретных социальных результатов, благоприятных для осуществления определенных интересов; между тем процессуальное право («великая промежуточная и опосредующая категория») претендует лишь на уравнивание партнеров, переговоры между которыми в условиях соблюдения тщательно разработанных процедур должны привести к соглашению относительно целей и средств их достижения. Унгер, как и многие защитники государства всеобщего благосостояния (например, Т.Х. Маршалл), — сторонник материального права; процессуальное право он относит к традиции формального права, так как на «метауровне» процедуры в нем сохраняется принцип всеобщности закона. Конечно, Парсонсу представляется привлекательным данный элемент преемственности, сохраняющий статус закона как ограничителя, а не как инструмента суверенной власти: от этого зависит обособление социетального сообщества от государственного устройства. Кроме того, процессуальное право сохраняет возможность, присущую договорному праву (и не признаваемую ни правовым позитивизмом, ни Унгером), которая состоит в том, что закон могут создавать иные социальные образования, помимо государства.

Не менее важно и то, что здесь Парсонс обретает промежуточное звено, связывающее процессуальное право с его собственной концепцией ассоциаций, противостоящей как бюрократии, так и рынку. Однако он заходит слишком далеко и отождествляет со сферой процессуального права все управляемые с помощью процедур институты — от судов и парламентов до выборных кампаний и добровольных ассоциаций. Даже тот самый корпоративизм, в котором Унгер усматривает угрозу общественности, а также позитивным составляющим закона, в переосмыслении Парсонса предстает как пример исходящего от общественности независимого законотворчества. Таким образом, те самые черты, которые считаются признаком распада самостоятельного права, воспринимаются им как доказательство сущностной преемственности. Можно лишь пожалеть о том, что столь обещающий на первых порах анализ имеет такое банальное завершение.