Догматик и его жертва, оба живущие в атмосфере самообмана, обычно смешивают дисциплину, являющуюся единственным источником порядка, с муштровкой. Но ведь последняя совершенно отрицает первую. Дисциплину, в истинном смысле слова, человек налагает сам на себя; муштровка же, поскольку она применяется систематически и с успехом, делает человека машиной и лишает его способности наложить на свое обезжизненное я что-либо иное, кроме цепей привычки. Человек, лишенный самоконтроля, превращается в марионетку, послушную проволоке; воля его заменяется волей другого. Такая "дисциплина", годная разве только для рабов и животных, превращает отдельные человеческие группы в стадо.
Подавляя волю, догматическая дисциплина в то же время губит и все другие высшие способности человека, ибо воля есть лишь жизненный аспект высшего я. Человек, направляющий на что-либо свою волю, одновременно призывает на помощь и разум, предвидение, воображение и другие умственные силы. Следовательно, если ему запрещают свободно пользоваться своей волей, значит - в такой же мере ему запрещают пользоваться и другими своими умственными способностями, что ведет к ослаблению его воли и его я.
Иногда встречаешь, - добавляет автор, - "строгого родителя или учителя, похваляющийся тем, что им удалось сломить волю ребенка. Но они с таким же точно правом могли бы хвалиться и тем, что разбили его сердце, что сокрушили душу или, по крайней мере, смертельно ранили".
Сломленная воля - плохая защита от напора чувственности и от страстей. (...) Для управления страстями необходима сильная воля, а для укрепления воли нужен долгий искус самодисциплинирования. Внешняя же дисциплина, - хотя она и создает привычки, пусть даже хорошие, - делает человека неспособным к самоконтролю и бессильным перед натиском чувственных страстей. Часто самый скромный юноша, почувствовав себя свободным от надзора, бросается к водовороту чувственности и безумия, отчасти из любопытства, отчасти по совершенно понятной реакции прежнему режиму; потом он начинает понимать свою ошибку и все-таки не может помочь себе, не в состоянии уже удержаться, и так и гибнет, безвольный и несчастный.
Автор называет это третьей тюрьмой, воздвигаемой догматизмом для растущей души человеческой, - тюрьмой низшего, более чувственного, животного я. (...)
* *
*
(...) Систематическое применение догматического давления к детям и юношам - это то, что испокон века зовется воспитанием.
Но что такое воспитание в надлежащем смысле слова? Какова его настоящая функция, в чем она состоит?
Предполагается, что всякое воспитание должно помогать воспитываемому подвигаться вперед; но подвигаться - в каком направлении и с какой целью? (...)
Жизнь человека регулируется законом роста, основным законом, царящим во всей живой природе. Таким образом, функция воспитания, естественно, сводится к питанию роста, а цель состоит в том, чтобы помочь растущему ребенку развить свои природные способности до полного совершенства. Этим самым воспитание включается в разряд важных наук о росте или выращивании растений и животных, оставаясь, однако, важнейшей из них, труднейшей и сложнейшей, несравненно более отсталой и научно менее разработанной.
Кроме различия в степени, существуют и другие отличительные черты науки и искусства воспитания как выращивания; главнейшая заключается в том, что, например, питание и выращивание животных и растений производится всегда с определенной материальной целью, самим человеком поставленной и заранее ему известной; при выращивании же ребенка воспитатель все время остается идеалистом, конечной цели он себе не ставит и как таковой, т. е. окончательной, ее не знает; он только "вводит поток жизни в систему каналов, идущих в направлении истинной человечности", как образно поясняет автор рассматриваемого труда.
Итак, воспитание есть “питание роста” и как таковое оно нуждается в двух вещах: в питательном материале и благоприятных условиях для упражнений. Представление того и другого - прямая задача воспитателя; и когда он удовлетворительно ее исполнил, - вполне разрешить ее он не в состоянии, - то его дело стать в стороне и предоставить ребенку самому доделывать остальное. Ребенок сам должен принимать и ассимилировать пищу, сам должен упражнять свои органы и способности. При таком положении дела силы для роста ребенка притекают изнутри, и он сам питает их, сам пользуется ими и развивает их.
В действительности же бывает как раз наоборот. Родители и воспитатели, сами воспитанные в условиях мертвящего догматизма, не знают и не видят иного пути и для своих детей и воспитанников. Беспомощный ребенок и сам всем своим слабым существом как бы взывает о вмешательстве и помощи; но если он не взывает, он все равно не в силах противиться благожелательному догматическому давлению извне и может только уступать и повиноваться. (...)
Эдмонд Холмс принимает как аксиому, что всякий нормально рожденный ребенок представляет в зачаточном виде идеал человеческой природы; воспитатель должен бы исполнить указанную выше задачу, стать в стороне “в почтительном ожидании” самораскрытия ребенка. Вместо этого он, будучи в жизни, может быть, самым скромным человеком, тут заявляет: “Я твой идеал, подражай мне или, лучше, я сам сделаю из тебя подражание моему собственному образцу. Что я делаю, учись делать и ты; что я думаю, думай и ты; во что я верю, в то верь и ты; чем я восхищаюсь, тем восхищайся и ты; к чему я стремлюсь, к тому учись стремиться и ты; словом, ты должен научиться быть таким, каков я сам”. Извращая таким образом весь ход развития, воспитатель уже не себе вменяет в обязанность осторожное ожидание и почтительность к великому акту развития и роста, а самого ребенка ставит в положение “почтительного ожидания” внушений и приказаний и требует пассивного послушания.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.