Творчество немецкого художника Герхарда Рихтера. Идеи. Алхимия краски: цвет и фактура. От портрета и пейзажа к абстракции, страница 6

Рихтер обращается к романтической пейзажной живописи не как человек, пытающийся воскресить мертвеца, но как художник, прикасающийся к абсолютно живому опыту, не потерявшему своей актуальности. «Я уверен, что мы еще не преодолели романтизм, поскольку живопись этого периода по-прежнему формируют нашу чувствительность»[29]. Кроме того, внимание к пейзажу со стороны Рихтера было обусловлено желанием противостоять требованию культуры обратить взгляд на повседневное, стремительно меняющееся, «одноразовое» и сиюминутное как составляющее суть современного и отвечающее духу времени. Для Рихтера писать современные картины не означало ограничиваться образами автомобилей, магистралей, кафе и других объектов повседневности, как это делали, например, гиперреалисты. Напротив, утверждая, что он создает «исторические картины»[30], художник тем самым подчеркивает иной, гораздо более универсальный аспект современной жизни, который  наравне с автомобилями является ее неотъемлемой частью. Так, история не перестает твориться и быть релевантной по отношению к бытию современного человека, она не стирается вдруг и не исчезает, но требует рефлексии. При этом под историей надо понимать, вероятно, не только (и не столько) последовательность событий в прошлом, сколько комплекс идейных связей и духовных воззрений, требующих изучения, анализа и – памяти о них.

Говоря о современном положении вещей, Рихтер замечает: «В наше время все выглядит так, будто мы пришли к состоянию полного абсурда и не нуждаемся в целостной картине мира, забыв историю, отвергнув искусство и наших отцов, чтобы стать свободными… Я не верю во все это. Мне кажется, что думать так – всего лишь требование времени, хотя и неизбежное, по-видимому. То, к чему мы пришли – это начавшаяся техно-анималистская эпоха. Но что мы станем делать, если все то, к чему мы так стремимся, окажется в итоге бесполезным и бессмысленным?»[31]. В этом суждении Рихтер артикулирует понятие, важное и в контексте его собственного творчества, и  в контексте всего постмодернистского искусства, а именно понятие утраты. При этом оно относится не только к истории и исторической памяти в целом, но и непосредственно к истории искусства, а также к традиции в искусстве.

Утрата «духовной основы», о которой упоминает Рихтер, размышляя о пейзаже, вряд ли характерна только лишь в отношении этого специфического жанра, который воспринимается, пожалуй, наиболее философским и сложным, требующим от художника определенной духовной зрелости, но справедлива по отношению к современному искусству в целом. Создавая несколько собственных вариантов «Благовещения» Тициана, Рихтер убеждается в том, что в настоящее время писать так, как писал венецианский художник, невозможно. То высочайшее живописное качество, которым обладали произведения старых мастеров, безвозвратно потеряно. Вероятно, сама способность художников видеть изменилась столь сильно, что достижение того же совершенного исполнения, той особенно выстроенной композиции, какая удавалась, к примеру, Вермееру или Веласкесу, не представляется возможным. И дело, по мнению Рихтера, не в пресловутом появлении фотографии, освободившей живопись от репрезентативной функции, которая во многом обусловливала качества старого искусства. «Положение литературы и музыки столь же бедственно», – считает Рихтер, – «однако музыка не была заменена чем-либо, сравнимым с фотографией»[32]. Утрату технического качества, по мнению художника, сопровождает утрата «чего-то действительно подлинного», что было присуще традиционному искусству, и разрыв с традицией, таким образом, оказался неизбежно сопряжен с потерей комплекса фундаментальных понятий. Это утверждение, по признанию самого художника, имеет прямое отношение к концепции Зедльмайра об «утрате середины»[33]. Признавая исключительную значимость этого комплекса, Рихтер, тем не менее, не питает надежды восстановить его (в отличие от Зедльмайра), но стремится как можно полнее критически осмыслить его, чтобы попытаться найти иные адекватные способы выражения невыразимого. Поэтому художник отчасти допускает трактовку не только его пейзажей и натюрмортов, но и в целом своих произведений, как «риторических жестов»[34], как саморефлексию живописи.