Творчество немецкого художника Герхарда Рихтера. Идеи. Алхимия краски: цвет и фактура. От портрета и пейзажа к абстракции, страница 3

Другим аспектом, обусловившим привлекательность фотографии для Рихтера, стала изначально присущая ей имперсональность, «нерукотворность», исходящая из самого определения фотографии как «светописи». Используя ее в качестве «найденного объекта», художник стремился и в новом произведении, источником для которого она служила, сохранить присущую нехудожественной фотографии индифферентность, объективность. «Моим желанием было оставаться нейтральным… поскольку это было нечто противоположное идеологии… Наличие [у художника] возможно большей объективности легитимировало живопись»[12]. Таким образом, живопись по фотографии давала возможность Рихтеру как бы отстраненно представлять зрителю «объективные факты», с тем чтобы тот сам мог составить личный комментарий к ним. «Фотография воспроизводит образы иначе, чем живопись, поскольку фотокамера не постигает объекты: она видит их. В рисунке от руки объект постигается во всех его деталях… Отслеживая контуры с помощью объектива, можно избежать сложного процесса изучения, понимания вещи… Ты более не постигаешь, но видишь и лишь представляешь как данность то, что не является осмысленным – переработанным – тобой».[13] Так, художник, «копируя» фотографии на холсте, будто бы заимствует у объектива его функцию, «прилаживая» ее к собственному взгляду и сознанию.

Однако сам художник признавал, что подобная объективность, нейтральность есть иллюзия, потому что живопись очевидно подразумевает наличие индивидуального взгляда художника, вовлечения его субъективности, его собственного отношения к реальности, а значит, неизбежно, – интерпретации. При этом невозможность абсолютной свободы от субъективности не означает отрицания ее: «Речь всегда идет не об абсолютной, но наиболее высокой степени объективности»[14]. Эту установку подкрепляет и другое суждение Рихтера, высказанное по поводу портретных изображений: «Портрет не должен выражать ничего, что имеет отношение к «душе» портретируемого, его сущности, характеру. Художнику не следует отягощать видение модели специфическим, личным отношением, поскольку достижение им портретного сходства никогда не превысит уровня простого внешнего сходства. По этой причине, в частности, намного лучше писать портреты с фотографии, потому что ни один художник не способен [подлинно] представить конкретного человека»[15]. В то же время, далее Рихтер признается, что внешнее сходство представленных на его картинах людей, а также событий и предметов с их реальными прототипами является лишь «предлогом» для написания живописных произведений.

Иным очевидным для Рихтера преимуществом фотографии – любительской, репортажной – является ее положение как не-искусства, что подразумевает свободу ее от принятых в искусстве и, в частности, в живописи, конвенций, эстетических принципов, определенных, порой ограничивающих установок. И одним из наиболее «сковывающих» свободу художника требований становится, по мнению мастера, требование стиля: «[Фотография] абсолютна и, таким образом, автономна, безусловна, лишена стиля… Мне нравится все, что лишено стиля: словари, фотографии, природа, я и мои картины (потому что стиль насильственен, а я не склонен к насилию)»[16]. Конечно, при желании, Рихтера можно уличить в лукавстве относительно его утверждения об отсутствии собственного стиля: почерк художника настолько узнаваем, что, например, эффект «размытости», «сбитого фокуса» в настоящее время многими воспринимается как авторская сигнатура Рихтера и описывается как эффект «Richteresque» не только в отношении живописных, но и фотографических произведений, в которых он заметен[17]. Однако концепция стилевой индифферентности важна для Рихтера (в том числе, как связанная с идеей объективности изображения) как полемический жест против популярных в 1960х-1970х годах течений в искусстве (в частности, нео-дадаизм и флюксус), с которыми он во многом был не согласен. Кроме того, заявление о лишенности его произведений стиля было способом самозащиты, который позволял Рихтеру делать в искусстве то, что он хотел, считал правильным[18]. Так, работа с уже заданными фотографическим снимком параметрами содержания, композиции, утверждений и форм делала возможным для мастера под предлогом объективной данности, которую являла собой живописная «копия» фотографии, «исподволь» транслировать через изображение нужные ему смыслы.