Происхождение общественных классов на островах Тонга, страница 6

Таким образом, земледельцы-туа сидели на землях, которые считались принадлежащими вождям, и были обязаны платить им за это дань. Это была поземельная экономическая зависимость.

Ею, однако, дело, по-видимому, не ограничивалось: была налицо и личная зависимость земледельца от вождя, хотя об этом наши сведения неясны. По данным Гиффорда, «в старые времена общинник не мог переходить от одного вождя к другому»; не только туа, но и матабуле были прикреплены к своему вождю: «туа или матабуле, который покинул вождя, мог быть убит»[26].

Перед нами, таким образом, процесс развития крупной земельной собственности и сосредоточения власти в руках землевладельцев — процесс, начало которого уходит в далекие времена, вероятно, задолго до появления европейцев.

Несмотря на это, кое-какие следы прежней общинной собственности сохранились до новейшего времени. Остатками древних общинных земельных прав можно считать право прибрежных жителей пользоваться рыболовными угодьями (с известными ограничениями в пользу вождей — владельцев прилегающей земли), коллективное огораживание деревень. Колодцы и цистерны для собирания дождевой воды составляют также предмет общественного пользования, но теперь и они считаются принадлежащими вождям[27].

Пережитками древней общинной организации можно считать те навыки коллективного труда, наличие которых и сейчас еще отмечают наблюдатели. Так, по свидетельству супругов Биглхол (1938–1939), тонганский земледелец всегда предпочитает работать в компании, а не в одиночку[28]; в тонганском языке есть несколько разных обозначений для коллективного труда, в зависимости от того, работают ли близкие родственники или более крупная группа мужчин, не состоящая из родственников, или группа женщин и т.п.[29] Известен также обычай соседских помочей — привлечение односельчан зажиточными хозяевами за угощение для крупных работ вроде постройки дома или расчистки заросшей земли[30].

Первобытно-общинные традиции сохранялись до недавнего времени в самих понятиях тонганцев о собственности. Что земля принадлежит вождям, это тонганцы знали твердо, но в отношении продуктов человеческого труда, предметов личного пользования, особенно пищи, понятия об индивидуальных правах собственности были очень смутными. По тонганским обычаям, запасы пищи, в чьем бы доме они не хранились, были как бы общей собственностью: голодный человек мог войти в любую хижину, взять и съесть то, что там найдет, не спрашивая хозяев. Маринер рассказывает по этому поводу, что ему самому и другим пленникам в первое время пребывания на острове приходилось часто терпеть голод, но не из-за жестокости островитян, а просто потому, что последние и не догадывались предложить им пищу, предполагая, что, если они хотят, то могут взять сами в первом попавшемся доме. По рассказу Маринера, тонганцы были немало удивлены, узнав от него, что в Англии господствуют другие обычаи на этот счет; они смеялись по этому поводу над эгоизмом европейцев[31].

Этими же первобытно-общинными понятиями о собственности, господствовавшими у островитян, объясняются и те постоянные обвинения в «наклонности к воровству», которые мы находим в сообщениях ранних европейских мореплавателей по адресу и тонганцев, и других обитателей Океании. Для полинезийца взять из любопытства носовой платок или шляпу «белого» — отнюдь не представлялось преступлением; они и сами зато радушно угощали европейских моряков съестными припасами и пр. Но совершавшиеся туземцами «кражи» нередко служили поводом к тому, что капитан судна приказывал стрелять в них, — и вот лилась человеческая кровь, и из-за несоответствия между первобытно-общинными и буржуазными понятиями о собственности возникала длительная вражда, переходившая в кровавые столкновения островитян с европейцами.

Но это сохранение до недавнего времени первобытно-общинных представлений о собственности, когда уже сам общественный строй стал давно классовым, — не означает ничего иного, как отставание общественного сознания от общественного бытия. Нормы обычного права сохраняли (частично) еще первобытно-общинный характер, когда в самой жизни первобытно-общинные отношения уже отошли в прошлое.