Происхождение общественных классов на островах Тонга, страница 5

Вопрос о рабах, однако, неясен: сейчас их нет, и Гиффорд заключает о их наличии в прошлом только из сообщений своих информаторов. Но странно, что более ранние источники не дают нам почти никаких указаний на рабство у островитян Тонга[22]. Маринер ни разу, даже и при подробном описании рангов среди населения, не упоминает о рабах. Если они в его время существовали, то одно из двух: либо он не упоминает о них потому, что не умел отличать рабов от простых общинников-земледельцев (туа), либо рабы-военнопленные считались, как это было на некоторых других архипелагах Полинезии[23], стоящими как бы вне общественного строя, своего рода чужеземцами, и поэтому Маринер не счел нужным или не нашел повода о них рассказать. То и другое возможно, ибо Маринер за свое четырехлетнее пребывание на Тонга общался главным образом с людьми из общественной верхушки, с вождями и матабуле, о которых только и повествует в своей книге, бытом же простого народа он мало интересовался[24]. Но возможно, что рабство, тесно связанное с междоусобными войнами, еще не успело во время Маринера широко распространиться на Тонга: те годы были лишь началом продолжительного периода усобиц и завоеваний. Об этом будет более подробно рассказано ниже.

6

Оставляя пока вопрос о рабах военнопленных в стороне, мы видим, что население островов Тонга уже к концу XVIII в. расслоилось на довольно резко обособленные социальные группы, по существу — общественные классы. Основными из них были крупные землевладельцы, с одной стороны, и зависимые земледельцы, держатели земли, с другой. Этих последних — туа, разумеется, никоим образом нельзя приравнивать к рабам. Это были непосредственные производители, не отделенные от средств производства (земли), сидевшие на своих наследственных наделах. Сами тонганцы считали туа — об этом будет более подробно сказано дальше — как бы младшими родственниками муа и других стоящих выше членов общества, — что никак не приложимо к рабам.

Мы, к сожалению, не можем проследить на конкретных фактах, как именно происходил захват общинных земель родовой верхушкой — знатными семьями вождей: процесс этот уже закончился в те годы, о которых у нас имеются первые письменные свидетельства, и уже Кук нашел, как мы видели, что вся земля на Тонга «находится в частной собственности». Но что именно таков был ход развития, — в этом едва ли можно сомневаться. Это подтверждается сравнением с соседним Самоанским архипелагом и с Новой Зеландией, где захват общинной земли племенной знатью происходил позже, в ХІХ в., а частью не закончился еще и теперь. Существенным условием здесь была ограниченность запаса земли: плотность населения на Тонга была и остается выше, чем на большинстве других островов Полинезии, — она достигала, видимо, уже давно 30 чел. на км². Отсутствие свободных земель ускоряло захват наличных угодий господствующими группами. Не случайно же на более обширных островах Океании темп общественного развития был более замедленным; из числа полинезийских островов это можно особенно отметить для огромного двойного острова Новой Зеландии, где недостатка в земле никогда — до появления европейских колонизаторов — не ощущалось. Это же можно отметить и для больших, сравнительно слабо заселенных островов Меланезии.

При сравнительной густоте населения Тонга там, однако, вплоть до начала ХІХ в. компактных поселений-деревень не было, население жило разбросанно, однодворками. «Густая сеть дорог, — писал Кук, — прорезывает остров во всех направлениях. Селений и городов здесь нет. Отдельно стоящие дома располагаются в садах и на полях»[25]. По сообщениям Маринера, каждый эги (вождь) жил в особом поместье, окруженный свитой из матабуле, которые были исполнителями его приказов, надсмотрщиками над его полями и садами; его окружали также муа и более многочисленные туа, которые обрабатывали землю. Туа жили также и на землях вождя, расположенных в других местностях. Они были обязаны определенной данью в пользу вождя. Дань состояла из ямса, кокосов, рыбы, свиней, домашней птицы, циновок, тапы и прочих предметов. Точно установленного размера дани не существовало, и каждый уплачивал ее сообразно своему достатку. Едва ли она была особенно велика и обременительна: при слабо развитом обмене вожди и не могли бы потребить большого количества пищи или ремесленных изделий. Но первые плоды, первый улов рыбы всегда принадлежали вождю: только поднеся вождю эту дань, земледелец, рыбак могли пользоваться продуктом своего труда. За нарушение этих обычаев вождь мог, рассердившись на своего данника, отнять у него все имущество.