Истоки этих различных стратегий восходят к двум давним великим спарринг-партнерам — Черчиллю и де Голлю, и событиям 1940 года, ставшим, по мнению Дэвида Рейнолдса, поворотной точкой в истории XX столетия. Для Черчилля падение Франции означало, что у Британии оставался только один путь, позволявший сохранить ей свое величие: особые отношения с Соединенными Штатами. Для де Голля он означал начало кампании за восстановление величия Франции после сокрушительного поражения. Вернувшись на государственную службу в 1958 году, де Голль извлек уроки из еще одного удара по французскому самолюбию: утраты (не без участия Соединенных Штатов) контроля над Суэцем. И вновь Британия и Франция пришли к совершенно различным выводам. Британия сблизилась с Вашингтоном, тогда как де Голль вознамерился укрепить национальное французское величие с помощью концепции «европейской Европы». Это означало теплые объятия с Германией, улучшение отношений с Россией и Китаем, демонстрацию независимости от Соединенных Штатов через выход из военных структур НАТО и его знаменитое «нет» членству Британии в Европейском Сообществе. Когда Поль Рейно, бывший в 1940 году премьер-министром Франции, которого и де Голль, и Черчилль убеждали начать сопротивление наступлению гитлеровских армий, осмелился критиковать «нет» де Голля Британии в 1963 году, де Голль послал ему письмо. Точнее, пустой конверт, но на его обороте знакомым почерком было написано: «В случае отсутствия переслать в Азенкур или Ватерлоо». Давнее соперничество с Англией — такая же важная составляющая голлизма, как и современное противостояние Соединенным Штатам.
В отличие от британцев, французы вообще с легкостью говорили от имени Европы и о том, какая Европа является подлинно «европейской», а какая — нет. Существует давняя французская традиция, восходящая, по крайней мере, к XVIII столетию, понимания Европы как продолжения Франции. В 1777 году итало-французский писатель Луи-Антуан Каррачоли даже опубликовал книгу под названием «Париж — образец для иностранных государств, или Французская Европа». «Он говорит о Европе, но подразумевает Францию», — говорил Макмиллан о де Голле. Без особого преувеличения можно сказать, что британцы не способны отождествить себя с Европой, а французы не способны себя от нее отличить.
Французы, пострадавшие от сокрушительного поражения 1940 года, немецкой оккупации и многократных изменений конституции (сегодня в стране установлена пятая республика), также менее склонны, чем британцы, фетишизировать формальный суверенитет. Даже французские консерваторы нередко склонялись к мысли о том, что национальная власть и влияние могут быть увеличены за счет институтов европейской интеграции. Сам де Голль был более сдержан в этом отношении, чем многие его соратники. Его Европа была по возможности межправительственной, а не наднациональной. Он хотел сделать Европу à l’Anglaise, но без Англии. Тем не менее, положение Франции обеспечивалось за счет учреждений Европы при политическом лидерстве Франции и поддержке экономически мощной Германии. Неслучайно в начале XXI века внук де Голля Пьер де Бюсси, заседающий в Брюсселе, дергает за ниточки в межправительственном центре Европейского Союза.
Другие французские политики, придерживающиеся антиголлистских взглядов, стремились к созданию наднациональной и федеративной Европы. Но и у них почти всегда присутствует специфически французская мотивация. Классический пример — Жак Делор, французский социалист, который, будучи главой Европейской комиссии, координировал важнейшие направления европейской интеграции — от создания единого рынка до Маастрихтского договора, заложившего основу единого европейского валютного пространства. В 1988 году Делор опубликовал книгу, название которой говорит само за себя — «Франция для Европы». В ней есть такое высказывание: «Создание Европы — это возвращение свободы, необходимой для “четкой идеи Франции”». «Четкая идея Франции» — это, конечно, знаменитая фраза де Голля.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.