Лекции по философии и культуре. Философия как философская проблема, страница 26

Одно из достоинств теории Нильса Бора, достоинств, по моему мнению, не только научного, но и поистине философского характера, состоит в том, что он полностью прояснил этот момент. Чтобы объяснить тот факт, что в новой квантовой теории мы постоянно вынуждены объединять два различных языка, что мы не можем отказаться от использования классических понятий, но в то же время вынуждены допускать те понятия и законы, которые невозможно объяснить в терминах классической физики, Бор положил в основу своей теории так называемый принцип дополнительности. Этим принципом он стремился показать, каким образом два различных теоретических языка могут совмещаться и гармонировать друг с другом. Я не буду обсуждать здесь те научные и эпистемологические следствия, которые вытекают из принципа дополнительности43. Но что интересует нас в нем по отношению к обсуждаемой нами проблеме, так это то, что Бор в целях объяснения и утверждения своего принципа должен был обратиться к уяснению самой природы символов, используемых в области теоретической физики, и эксплицировать ее. В разработке новой модели атома он должен был отклоняться от законов излучения, которые были установлены в электромагнитной теории света, но, с другой стороны, эта теория не могла быть им полностью отброшена. Рассказывая об этом, Бор добавляет, что она (эта модель), по-видимому, находится в вопиющем противоречии со всеми постулатами классической физики, но это кажущееся противоречие на самом деле не что иное, как®чень ясное и весомое доказательство символического характера наших фундаментальных физических понятий.

Продолжая по порядку, я должен был бы дальше показать, что существует не только грамматика науки, но и грамматика искусства и грамматика мифологического и религиозного мышления. Я надеюсь, вас не шокирует подобное высказывание, которое, разумеется, должно пониматься в очень широком и свободном смысле. Чтобы уловить этот смысл, мы должны перестать смотреть на грамматику как на нечто сухое, чему нас когда-то учили в школе. Мы не должны считать грамматику сухим и отвлеченным учением о произвольных и весьма условных правилах, мы должны рассматривать ее как учение о живых формах мышления и выражения. Но сейчас я не могу, да мне и не нужно, входить во все детали этих проблем. Я не могу привести лучшего доказательства в пользу реальности и значимости того, что я назвал грамматикой искусства и грамматикой религии, чем попросить вас пойти и взглянуть на библиотеку этого института. Сделав это, вы гораздо быстрее и более действенным способом удостоверитесь в справедливости того тезиса, который я здесь желаю утвердить, а именно, что искусство и религия имеют свой собственный специфический язык, свои собственные специфические формы символического мышления и символического изображения и что, несмотря на разницу, между ними существует глубокая внутренняя связь. На полках этой библиотеки словно бы прочитываются те проблемы, которые возникают в процессе взаимосвязи и взаимодействия искусства и религии44.

Если вы посмотрите на труды основателя этой библиотеки, если вы прочтете статьи Аби Варбурга, которые несколько лет назад были собраны и опубликованы доктором Гертрудой Бинг46, вы сразу же поймете, что его работа не была исключительно работой историка искусства или историка человеческой цивилизации. Она основывалась на удивительном и потрясающем знании эмпирических фактов, но в то же время она была направлена к некоей общей философской цели и вдохновлялась редкой энергией философской мысли. Несомненно, что даже как философ Варбург не мог уклониться от своего пути, который в главном всегда оставался путем историка и антрополога. Он прекрасно знал о тех четких разграничениях, которые разделяют проблемы философии и проблемы истории. Когда десять лет назад Варбург строил новое здание, которое было предназначено под библиотеку, то на двери этого нового здания он написал единственное слово — M/VEMOSVTVE46. Таким образом он в образной и лапидарной форме выразил свою мысль. MNEMOSYNE — “воспоминание” — является девизом его работы и максимой, которой он придерживался в своих исторических изысканиях. Он стремился к созданию не только коллекции книг, но и воссозданию коллекции живых форм, особенно тех, которые создавались греческой культурой в искусстве, религии и мифологии.