История понятия гражданского общества в раннесовременную эпоху и теоретический синтез, страница 7

Та мысль, что Гегелем была предпринята попытка (имевшая как нормативный, так и описательный характер) соединить идею античного этоса с современным пониманием свободы личности, является ныне общим местом. Но следует подчеркнуть также и то, что, согласно этой концепции, современное государство соединило, могло соединить или по крайней мере должно было соединять в себе признаки однородного, единого античного политического общества и множественность автономных социальных субъектов Позднего Средневековья. Антично-государственный аспект данной концепции, почерпнутый у Аристотеля и других мыслителей классической эпохи, должен был покоиться на двух столпах — нравственной жизни (ethosили Sittlichkeit) и публичной свободе. Средневековая составляющая гегелевской теории, привнесенная идеями Монтескье, а также целым рядом немецких мыслителей, усиливала внимание ее создателя к институтам-посредникам в системе современного государства29. Что же касается современных привнесений, то они представлены тремя основными чертами. Во-первых, Гегель заимствовал в традиции естественного права и у Канта универсалистское определение индивида как носителя прав и субъекта нравственного сознания. Во-вторых, он обобщил введенное Просвещением противопоставление государства и гражданского общества таким образом, который предусматривал их взаимопроникновение. В-третьих, у Фергюсона и новой науки — политической экономии — он позаимствовал разработанный ими подход к гражданскому обществу как к вместилищу, носителю материальной цивилизации. Особенно поражает то, что ему удалось встроить все эти элементы в единую — правда, не свободную от антиномий — систему.

Одним из тех противоречий, которые пронизывают все творчество Гегеля, является противоречие между системой философии и социальной теорией. В политическом аспекте данное противоречие заявило о себе как антиномия этатистского и антиэтатистского подходов, пронизывающая и учение о гражданском обществе, и учение о государстве30. В гегелевской социальной теории современное общество выступает одновременно и как мир отчуждения, и как непрестанный поиск путей социальной интеграции. Созданная им философская система, напротив, заявляет, что завершением данного поиска явилось современное ему государство. Правда, остается до конца неясным, имеет ли он в виду возможное и желаемое, либо еще не существующее, но необходимое, либо уже существующее государство. При этом ориентированные на государство следствия гегелевского системотворочества достаточно очевидны даже в самой неубедительной версии изложения им этой идеи — той, когда он ставит знак тождества между возможной и желательной формой государства и модернизирующейся, конституционной разновидностью бюрократической монархии. Однако в то же время постоянно выдвигаемые Гегелем доводы против монархического абсолютизма и революционного республиканизма возрождают свойственное антиэтатизму внимание к институтам-посредникам, ограничивающим всевластие бюрократии и отвоевывающим определенную территорию для публичной свободы. Это направление его мысли совместимо лишь с косвенным (и так и не получившим систематизированного вида) отрицанием им того утверждения, что стремление к социальной интеграции способно привести к появлению институтов, подобных «нашим современным государствам», в которых граждане лишь в «ограниченной мере принимают участие во всеобщих делах государства»31.

Данное противоречие проходит через весь гегелевский анализ гражданского общества в виде двух взаимосвязанных вопросов: 1) Возможна ли Sittlichkeit или нравственная жизнь исключительно в виде некоего передаваемого по наследству безусловного этоса, которому каждый отдельно взятый субъект должен лишь подчиняться, дабы соответствовать собственной идентичности, или же можно мыслить нравственность на современный манер, как нечто такое, что может и должно подвергать себя самое сомнению и критике наравне со множеством других подлежащих нормативной оценке форм жизни? 2) Следует ли рассматривать гражданское общество как Sittlichkeit либо как Antisittlichkeit — или же как динамичное сочетание обоих этих «моментов»?