История понятия гражданского общества в раннесовременную эпоху и теоретический синтез, страница 20

Собрание сословных представителей берет на себя завершение той работы, которая была начата корпорацией, — правда, уже в масштабе общества в целом, так сказать, на уровне «всеобщности» (именно так звучит английский перевод данной идеи). Эта работа состоит в порождении публичной сферы — и даже, более того, — публичной идентичности¹¹⁵. И снова, по аналогии с учением о корпорации, легислатура рассматривается здесь как некий опосредующий орган — на этот раз речь идет об опосредовании между правительством (Regierung) и народом, состоящим из индивидов и ассоциаций¹¹⁶. Первое благодаря этому не становится тиранией, а второй уже не является простым скоплением, массой, обладающей неорганизованными и потому опасными мнениями. Конечно же, Гегель подчеркивает ту роль, которую играет в законодательстве и даже в создании конституции собрание сословных представителей¹¹⁷, но в основном его внимание неизменно приковано к фигуре законодателя и даже более того, к поиску надлежащей опосредующей законодательной сферы. Категория публичности сама по себе является указанием на то, что легитимными субъектами законотворчества являются лишь истинные представители общественности. Вводимые ими законы могут быть признаны легитимными лишь в том случае, если строго соблюдаются процедуры публичного обсуждения. Поскольку Гегель настаивает на том, чтобы процедура обсуждения была подлинной, на том, чтобы стремление депутатов к всестороннему рассмотрению законов не встречало на своем пути никаких препятствий, он — в противовес принципу традиционного Ständestaat — решительно отвергает мандаты-обязательства. Ибо, по его замыслу, собрание должно «осуществлять живую, направленную на взаимное осведомление и совещание деятельность»¹¹⁸.

Сформулированное Гегелем требование подлинной публичности законотворчества (равно как и судопроизводства) имеет под собой и ряд дополнительных важных оснований. Он стремится развивать знания, касающиеся публичной сферы в обществе, и желает (пусть и не всегда последовательно) сделать собрание сословных представителей открытым для влияния общественного мнения. В своем отношении к общественному мнению Гегель столь же неоднозначен, как и Токвиль. Общественное мнение, определяемое им как «формальная объективная свобода, заключающаяся в том, что единичные лица как таковые имеют и выражают свое собственное суждение, мнение и подают свои советы, касающиеся всеобщих дел» (причем эти суждения «проявляются в совместности»)¹¹⁹, является внутренне противоречивым и «заслуживает в одинаковой степени как уважения, так и презрения (geachtetalsverachtet)»¹²⁰. Уважения общественное мнение заслуживает потому, что в нем присутствует — правда, в замутненном виде — разумное как некая «существенная основа», которая непосредственно не дана общественному мнению и лишь «светится» в конкретной эмпирической форме его выражения. Таким образом, интерпретация общественного мнения является прерогативой интеллектуальных и политических элит¹²¹. Ради облегчения задачи формирования общественного мнения Гегель выступает в поддержку широких свобод «публичного сообщения» (особенно свободы слова и печати) и не слишком беспокоится о связанных с этим возможных издержках. Ведь он полагает, что истинная публичность дебатов вокруг законотворчества служит подходящей предпосылкой для преобразования общественного мнения и освобождения его ото всего произвольного и наносного, благодаря чему «публичное сообщение» обретает определенные «гарантии безопасности»¹²². Вместе с тем он имеет в виду и то, что дебаты в собрании сословных представителей способны настолько преобразовать общественное мнение, что его основное содержание и присущие ему рациональные элементы будут подняты на более высокий уровень. В этом смысле не только занимающаяся законотворчеством политическая общественность контролирует общественное мнение, как особо подчеркивает Гегель, важную роль в становлении общественной жизни в политическом смысле играет также и дополитическая публичная сфера.