История понятия гражданского общества в раннесовременную эпоху и теоретический синтез, страница 46

Если Парсонс, можно сказать, воскресил гегелевскую идею Sittlichkeitв контексте социальной теории, что с неизбежностью обернулось апологетикой современных гражданских обществ, то творчество Грамши явилось отражением современного возрождения леворадикальной критики гражданского общества. Сказанное, однако, не означает, что он был только продолжателем классического марксистского анализа и критики гражданского общества. Грамши, несмотря на то, что он был последователем Маркса, разработал собственную концепцию гражданского общества, исходя при этом непосредственно из теории Гегеля⁷³. В отличие от Маркса, его вдохновила в этой теории не система потребностей, а учение о корпорациях. А так как Грамши несомненно был знаком с Марксовым пониманием термина bürgerlicheGesellschaft, его интерпретация Гегеля являлась одновременно и косвенной критикой того, как Маркс и Энгельс интерпретировали этого философа. Хотя текст Маркса, в котором тот порицает концепцию корпорации как порождение Средневековья, был неизвестен Грамши, он был вполне осведомлен о такой интерпретации. Тем не менее, восприняв концепцию Гегеля в первую очередь на абстрактно-аналитическом уровне, он пришел к убеждению, что содержание, извлеченное из эпохи старого режима, может и должно быть заменено новым. Соответственно Грамши усматривал новые формы плюралистичности и ассоциации, характерные для современного гражданского общества, в современных церквях, профсоюзах, культурных институциях, клубах, ассоциациях по месту жительства и особенно в политических партиях.

Наиболее решительным отступлением Грамши как от Гегеля, так и от Маркса является выбор им в высшей степени оригинальной трехчастной концептуальной схемы. Гегелевской версии Грамши весьма убедительно противопоставил отнесение и семьи, и политической культуры к сфере гражданского общества. Однако, в отличие от Гегеля и Маркса, он не включил в этот уровень капиталистическую экономику. О причинах исключения экономики нам остается только догадываться⁷⁴. В сущности, Грамши был политическим мыслителем, и теория интересовала его лишь как средство ориентации в политике. На этом пути он столкнулся с двумя крайне сложными проблемами, имевшими для него решающее значение: речь идет о провале революции на Западе и о (кажущемся) успехе ее в России. Ни в том ни в другом случае столь важное для марксизма экономистское сведение гражданского общества к политической экономии не позволило всерьез поставить проблему подлинно демократического общества. На Западе подобное сведение привело к уничтожению оборонительных «окопов» существующей системы, каковыми являются формы культуры и ассоциации, защищающие буржуазное общество даже тогда, когда экономика находится в кризисе и власть государства разрушена⁷⁵. Лишь «методологическая»⁷⁶ дифференциация гражданского общества как от экономики, так и от государства создавала возможность серьезного рассмотрения выработки согласия посредством использования культурной и социальной гегемонии в качестве независимой и порой решающей переменной в воспроизведении существующей системы.

В Советском Союзе, где «государство было всем», а гражданское общество отличалось «первобытностью» и «аморфностью», крах государства действительно делал возможной революцию. Но в обстоятельствах, когда новая революционная власть устанавливалась в виде «культа» государства, приобретая порой даже «цезаристскую» или «бонапартистскую» и тоталитарную форму, возможность создания свободного общества, способного поглотить государственную власть, представлялась сомнительной. То самое сочетание факторов, которое делало возможным революцию, очевидно, являлось и величайшим препятствием для становления свободного общества. Таким образом, и в данной ситуации Грамши пришлось рассматривать проблему гражданского общества, абстрагируясь от экономического развития и государственной власти.