К вопросу о социологии государства и культуры. Принципиальные основания. Социологическое понятие культуры

Альфред Вебер

К вопросу о социологии государства и культуры

Часть 1

Принципиальные основания

Социологическое понятие культуры¹

Существует очень простой способ уяснить единство всех исторических событий, а также взаимосвязь явлений культуры с остальными фактами жизни и попытаться таким образом решить проблему историко-социологического видения культуры, т.е. охватить мировую историю во всех ее частях как эволюционное развитие некоего принципа, как осуществление его по ступеням в мире событий. По сути безразлично, подходить ли при этом к истории на основе теологического и, следовательно, более или менее религиозного способа видения или же на основе каузального, т.е. в целом механистического способа видения, понимать ли ее, — подобно Августину, — как осуществление Божественной идеи, идеи civitas Dei¹' • природном мире; или же, — подобно Гегелю, — как зависящее от воли Бога развитие в сознании свободы; подобно Сен-Симону и позитивистам как постепенное освобождение человеческого мышления от традиционных религиозных и метафизических форм; или, — подобно Лампрехту, — как осуществляющийся по ступеням процесс освобождения индивидуума; или, подобно историческим материалистам, — как поэтапное развитие производительных сил. При этом всегда происходит одно и то же; все отдельные факты истории в результате того, что их относят или к единственной causa²" или к единственной цели, всегда последовательно присоединяются к единственной системе мыслей и ставятся в одну очень простую внутреннюю связь. При этом история, весь процесс становления человеческой жизни понимаются невероятно упрощенным образом как некое единство. Но я думаю, нечто в нашем чувстве всегда восстает против переработки исторической жизни в столь простой фабрикат, против этой мысленной ее конденсации. Что-то препятствует нам видеть отдельные факты жизни, лишенные их собственного значения, воспринимать их в качестве низших членов, частей мысленно познаваемой целостности, в своем содержании стоящей над ними; в то же время мы совершенно отчетливо чувствуем присущую им ценность и единственность, ощущаем их только как тысячекратно оформленное многообразие не поддающегося осознанию бесконечного потока, цели которого мы не узнаем никогда: смысл и сущность его можно лишь предчувствовать, а прекраснейший дар его мы познаем именно в бесконечном неисчерпаемом множестве его образов. В связи с этим мы чувствуем, что все эти способы видения, относящие отдельные явления жизни, а также и явления культуры к познаваемому принципу, одновременно опустошают их изнутри, лишают их округленности и целостности, их полного предметного содержания, превращая их в ступени раскрытия индивидуальности или сознания, интеллектуального господства или чего-то иного. Однако если мы, стремясь избежать упрощения, вместо одного принципа будем видеть в истории несколько развивающихся одновременно течений, то и тогда мы отчетливо ощутим, что мы также что-то отнимаем у мельчайших явлений жизни, постигая их не как чистую индивидуальность, но как формирование какой-либо, пусть даже самой сложной, всеобщности — это, конечно, еще сильнее сказывается в случае значительных феноменов, великих культурных деяний или великого характера. Если Гегель, пытаясь спасти великое индивидуальное деяние и великое отдельное явление, позволяет мировому духу, раскрывающему себя в истории, использовать страсти людей в качестве двигающей историю силы; если он разворачивает грандиозную картину, показывая, как из страстей великих людей, откровенно эгоистических/дурных страстей в обычном смысле слова, творится нечто новое; при этом они в качестве мыслей и форм эволюции мирового духа нужны его собственному развитию в качестве орудия Бога; то на мгновение эта картина нас захватывает, на мы вновь возвращаемся к пониманию, что каждое подобное действие, превратит ли оно великое явление в модус развития мирового сознания или в воплощение каких-либо иных, пусть даже самых сложных принципов, этим всегда приводит его к деградации и лишает прекраснейшего значения. Динамическое рассмотрение жизни, которое должно сделать понятным нашему чувству эманации культуры в ней, состоит в том, что мы постигнем вещи, подобные платоновскому миру идей, в их неповторимой красоте и чистоте, в их высокой обособленности от всех других философий, но вместе с тем мы почувствуем, что они вырастают из жизни, в которой они коренились; такой взгляд на жизнь должен вознести для нас Давида Микеланджело в его несравненной нежности, глубине и силе над всеми сходными явлениями этого времени столь же высоко, как он ныне стоит над городом на площади Микеланджело. Такой взгляд на жизнь позволит отчетливо ощутить корни жизни, питавшие его рост; короче, он должен постигать великое в его неповторимости и иметь возможность поместить его во взаимосвязь явлений жизни. Именно это мы требуем от теории культуры, которая удовлетворила бы нас полностью.