К вопросу о социологии государства и культуры. Принципиальные основания. Социологическое понятие культуры, страница 4

И так повсюду. Если хоть раз наш интеллект осветил какую-либо сферу нашего существования, если он хоть раз — воспользуемся обветшалым, но понятным образом — сорвал покров с его темных основ, мы не можем делать вид, будто тьма никогда не освещалась и будто мы ничего не видели. Увиденное нами есть здесь, вошло в нашу жизнь и стало частью нашего существования. И если однажды нечто осветится в нашем сознании, то наша психика привнесет это в творения интеллектуального мышления, она расширит и углубит вместе с нами космос данностей нашего внешнего и внутреннего интеллектуального аппарата, она выстроит этот мир объективностей в нас и вокруг нас, и они станут нашей жизнью — также станут ею. И так как развитие нашего мышления никоим образом нельзя сдержать, оно движет сознание во все новые области, подобно развитию сознания ребенка до взрослого; поскольку все это — и изощренность и усовершенствование интеллектуального овладения постигнутым — протекает как автоматический процесс, который мы не можем остановить, то мы подчинены этим рядам альтруизации и индивидуализации, внутренней рационализации нашего существования так же, как подчинены и ряду процессов внешней механизации и интеллектуалистического преобразования аппарата. Это и есть позитивное содержание” которое мы можем почерпнуть из прежних теорий для нашего исторического видения.

Но здесь и их граница. У нас есть удачное выражение, которое мы в действительности, хотя и полусознательно, применяем ко всем этим процессам интеллектуализации: мы говорим о внешнем развитии цивилизации, если у нас перед глазами находится процесс поступательного овладения природой, который есть не что иное, как внешний процесс интеллектуализации и рационализации нашей жизни; и говорим о внутренней цивилизации, о цивилизованности в противоположность варварству, если мы думаем о внутренней интеллектуализации, о том, что поступки, которые примитивный человек совершает бессознательно, для нас невозможны: присущая ему жестокость нам уже несвойственна, владевшие им представления не будут более нас подчинять. Прежние теории анализируют, устанавливая всеобщие ряды и правила, фактически, только процесс цивилизации: мы, постигая его в каком-либо конкретном пункте истории и осознав его, сразу же воспринимаем его как неизбежность. Мы ясно ощущаем, например, что способность к рефлектированности и альтруизации в поздней античности могла быть отброшена на столетия назад из-за вторжения новых людей; эта способность могла утрачиваться в жизни самой античности в известных слоях населения; ее развитие с точки зрения мировой истории в нашей сфере цивилизации всем этим только задерживалось, но было и нечто вроде давления с огромной высоты, которое охватывало новые массы людей или не затронутые цивилизацией слои населения в форме христианства; эта способность к рефлексии всегда приходила к новому человеческому материалу в изменившихся обстоятельствах на той или на другой, более высокой, чем ранее, ступени, и при этом на более широкой основе. Мы чувствуем: наш инструментарий, внешнее рационализирование, могли прийти в течение истории к замедлению развития или частично забываться; они могли в силу общественных обстоятельств даже упрощаться, но всегда снова приходило в движение все построение, всегда более позднее развитие логически присоединялось к уже существующему, всегда утерянное снова замещалось теми или иными адекватными формами, всегда космос, уже как бы пред-формирующийся, прежде чем он возникнет вовне, существуя в нас, снова выстраивался в мире — постоянно на более широком основании и более совершенным образом. Все это в известной мере существующая в нас жизнь, которую мы, хотя и медленно, но необходимо приводим к раскрытию.