Я говорю — достаточно безразлично, какую метафизическую вспомогательную конструкцию основания мы используем, чтобы найти исходный момент и сделать все понятным. Я не хочу объяснять здесь, почему я следую за Шопенгауэром, а только хочу из соображения удобства рассуждать вместе с Шопенгауэром. Итак, я говорю об основании нашего действия, о глубочайшем основании нашего бытия, которое уходит за пределы разделения мира на субъект и объект, об основании нашего бытия, которое — называть ли его волей или как-нибудь иначе — из-за того, что оно уходит корнями за пределы этого разделения мира, за пределы того рубежа, которые сознание проводит через все сущее разделением субъекта и объекта, сообщает нам волю как глубочайший последний импульс нашего действия, чтобы преодолеть этот principium individuationis3', в который мы заперты, чтобы сломать, взорвать пространственно-временные границы нашей личности и создать синтез самого себя и объективного мира — и тогда будем растворены — он в нас, а мы в нем. Это есть момент, исходя из которого то личное сверхцелесообразное биологическое действие, самоотречение отдельного для чего-то всеобщего, действие, которое служит опорой самой жизни, становится в последней инстанции понятным; на это со своей стороны намекает естествоиспытатель, говоря, что непосредственной внутренней целью жизни является поддержание вида. Но это значит только, что силы, которые несут биологические действия, находятся за пределами индивидуального: они есть воля, которая принуждает эти индивидуации к разрешению в жизнь. Это и есть момент, исходя из которого мы поймем наше культурное действие и сущность культуры — именно тогда, когда мы это принуждение и волю к синтезу не будем мыслить только на уровне нашего витального бытия, только между видом и биологическим субъектом и только для круга чувств и волеизъявлений, которые их охватывают, но будем мыслить на тех высотах нашего бытия, где встречаются мир и духовная личность, т.е. все объективное содержание бытия во времени и наше внутреннее бытие, когда мы мыслим отношение единства воли ко всем тем содержаниям, которые, если они встречаются, бывают заключены в них как совокупность. То, что возникает в таком случае, что создает единство воли нашей метафизической экзистенции, когда оно направлено на обретение целостности нашего собственного внутреннего бытия вместе с целостностью всего внешнего мира, который противостоит ему, и что представляет синтез личности и мира, — это и есть культура и культурное деяние.
Это может, видимо, происходить только посредством втягивания всех вещей в центр нашего бытия и одновременной отдачи этого центра миру, посредством деяния и воплощения, при котором объективный мир погружается в нас, а в личном действии, в том же процессе, погружается в сформированный мир и личность; в определении этого действия какие-либо целесообразности не участвуют; они исчезают, потому что в круге тех вещей, которые при этом образуют нечто единое, теряет свое значение сохранение вида, и собственные цели больше не существуют. И процесс, о котором идет при этом речь, может — это видно и без лишних усилий — получить для себя разрешение лишь с двух сторон и объективно лишь в двух формах: или личность впитывает в себя мир, которому она отдается, и заключает его в форму свободно сотворенного продукта, переплавляя себя с ним, рождает из себя мир в образе объективации: в них изначально пребывает единство, которое личность ищет — так возникает художественное произведение. Либо она, втягивая в себя все объективное, формирует в себе образ мира, единство, внешне еще не существующее, воплощаемое в мире только ею самой, которому она и должна придавать жизнь и образ. Отсюда возникает то, для чего личность должна жертвовать собой, — идея. Нет иной формы предметно объективного воплощения культуры, нежели художественное произведение и идея, и нет иного продуктивного носителя культуры, нежели художник и пророк.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.