К этому у нас присоединяются и другие затруднения в воздействии духовного на политику: отсутствие старой политической традиции, которая бы привычно воспринимала духовные элементы для политической практики. Отсутствие символического воплощения подобной традиции, формирования национального духа по вполне определенным предначертанным идеям, которые, указывая на миссию человечества и призывая взорвать всю узость чисто национального аспекта, принуждали бы к одухотворению, хотя бы только формальному, практической политики. Подобно тому одухотворению, которым обладают прежде всего Англия и Франция. Англия — со времен “славной” революции 1688 г. в идеях терпимости, свободы и самоуправления, Франция — с 1789 г. в известном революционном тройном требовании: великие магические средства, при помощи которых они еще и сегодня воздействуют на народы, соединяя дух и политику. Немецкая революция 1848 г. не противопоставила идеям великой революции и ее французской формулировке какого-либо иного привлекательного воплощения этих мыслей и какого-либо зримого символического принципа. Но сколь несомненно была она во многих отношениях глубже, ибо мыслила не просто рационально, а одновременно также и исторически созерцательно; и сколь несомненно, что в исторически и культурно обоснованной национальной идее, в наследии романтизма она обладала огромным достоянием, за практическое осуществление которого она впервые боролась и которое искало в ней духовного выражения. Ответ Ренана на вопрос, что такое нация, гласил, что она есть “плебисцит дня”;
этот ответ, так или иначе обоснованный, все-таки поверхностен по сравнению с историческими глубинами, об адекватном политическом выражении которых действительно шла речь в 1848 г. Однако эта революция, которая потерпела крушение, не привела к какой-либо понятийно или созерцательно цельной, одухотворенной ярко символической формулировке какого-либо всеобщего действия. Черно-красно-золотое знамя, которое все это воплощает, стало символом немецкого единства. Но это дело немцев, не более того. Сравните с “Марсельезой” и ее воздействием на мир, и вы это поймете.
Ничего подобного не было. Не было даже заменяющих объективные символы индивидуальных примеров руководящих деятелей, на которых можно было бы ориентироваться как на некую формулу, так, как американцы — на Вашингтона и Линкольна, французы — на Гамбетту или деятелей более раннего периода, итальянцы — на Гарибальди и Мадзини4, англичане — на Питта, Дизраэли или Гладстона. Бисмарк, который несомненно был исторически намного грандиознее, как личность несравнимо гениальнее, чем все они, остается единственным в своем величии, одиноким исполином; на него можно взирать как на героя, но он стоит вне всякого принципа и всякой допустимой политической формулы. И каждый раз, когда пытались взять его за образец и вывести из его деятельности такого рода формулу, получалась карикатура. В течение четверти века после его кончины мы с ужасом пережили это при канонизации его деятельности и подражании его реальной политике: разрушение инстинктов нашего самоуправления наряду с изгнанием духа. И если во всех этих дарах, предоставленных историей другим великим европейским нациям в противовес современной экономизации и утрате духа политикой, нам было отказано, то за этим следовало и дальнейшее, особенное: та же история как наследие нашей политической раздробленности нашего, в связи с этой раздробленностью многообразно распространившегося духовного богатства, не дала нам целенаправленной организованности духа для его действенного влияния на политику; не дала централизации духа там же, где централизована политика, не дала их легкого и непосредственного повседневного соприкосновения, выражаясь по-современному, — их локальной телефонной связи в столице, одновременно политической и духовной. И тот, кто в какой-то степени сегодня знает технику этой совместной работы духа и политики, к примеру во Франции, их возможности в критических и новых ситуациях безо всякого внешнего принуждения встречаться и находить взаимопонимание, кто имеет представление о воздействии этого, тот придаст большое значение хорошо известному отсутствию у нас такой возможности. Изменение фронта от узколобого пуанкаризма к европеизму, которое сумела в последнее время произвести французская политика, могло быть осуществлено только как определенным образом дисциплинированная, политическая и духовная перемена направления всего фронта кавалерии.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.