Яне знаю, осталось ли еще у образованного человека наших дней ощущение того, что он “формирует” культурный тип своего времени и какой облик он ему придает; сохранилось ли в нем еще что-то от того упоения и сознания высоты, с которыми его “предок в истории”, человек ренессансной культуры, осуществлял это “формирование себя” в том смысле, что он осознанно придавал себе форму и этим давал образец для других; сохранилась ли в нем еще искра видения себя “человеком как творением искусства”, той прекраснейшей реликвии Ренессанса, которую донес до нас Буркхардт, не заслонила ли ему взор полезность, а точнее — банальная функция предпринимательства, до которой деградировала так называемая образованность, с тех пор как современное бюрократическое государство сделало ее предпосылкой “профессии” и “положения”; не закрыла ли эта функция предпринимательства своей широкой тенью взгляд на высокие черты становления своего образования. Я не знаю, как с этим обстоит дело, хотя сегодня я опасаюсь худшего для Германии с ее утилитарностью, ее ярко выраженным инстинктом к духовной разменной монете. Но как бы то ни было, пусть даже подлинная функция образованности совершенно скрыта для массы образованных людей, сегодня важно, как образованный человек “видит самого себя”, его представление о том, что он должен из себя сделать; его культурное сознание в наши дни имеет то же фундаментальное значение для культуры народа, как и прежде. Культура создает усредненный культурный тип народа; сегодня она создает его посредством отчасти иных, прежде всего более сложных каналов: не посредством простого подражания, а при помощи таких средств, как пресса, в совершенно иных организациях, отличных от прежних. Однако и сегодня, как и прежде, культурное осознание образованным человеком самого себя фактически является массовым основным элементом всего развития культуры, почвой, на которой насаждают новые идеи и объективации и которая должна их питать, чтобы они обрели живое значение для своего времени.
Мы, немцы, вступили в XIX в., оснащенные самосознанием универсальности и глубины, в чем, без сомнения, могли бы нам позавидовать многие времена и народы, не сумевшие этого достигнуть. “Век бездействия”, как назвал его Бисмарк, из которого мы вышли, сообщил нам способность к самоанализу, возможность открывать в глубине нашей души и миры, и их противоположности, соединять с ними общекультурное содержание истории человечества — талант постигать вещи изнутри и одновременно дистанцироваться от них и от самих себя, который, если мы обнаруживаем его в переписке того времени, повергает нас в изумление, как некий странный, чуждый мир. Нет сомнения в том, что в начале XIX в. образованный слой нашего народа состоял из людей не только всесторонней образованности, но и из людей, у которых элементы культуры проникли в личность и характер, в психике которых они открыли глубину, оформили образ, сгладили противоречия и обнаружили невероятное духовное богатство. Пусть “романтический тип”, созданный тогда, был крайне беспомощным в своем отношении к действительности, прежде всего политической, пусть, чувствуя огромное культурное богатство прошлого, которое он мог ощущать во всей полноте и с величайшей интенсивностью, он отрицательно относился к демократическим упрощениям своего времени и был, следовательно, на практике в основном реакционным, т.е. неплодотворным. Но так же, как он открыл прошлое и все его величие, он, остро ощущая внутреннюю связь всего человеческого, почувствовал и “всесторонность” как нечто необходимое и в конце концов действительно “открыл” политику, которая для прежних времен была еще “трансцендентальным” явлением. От этого универсального и одновременно дифференцированного типа, того типа, которому удалось создать из образованного человека Германии — о, чудо природы и небес! — подвижного, духовно богатого и склонного к юмору человека; от него и присущего ему сознания культуры мы прошли вплоть до сего дня чрезвычайно странное развитие продолжающегося овнешнения и упрощения, чтобы не сказать, примитивности. Это еще не ощущается в возникающей затем форме, в младогерманском типе. Ибо, хотя он и утратил многочисленные фантастические покровы предшествующих периодов и именно поэтому яснее увидел действительные вещи, увидел их так он ценой обеднения своего внутреннего мира. Он еще использует все богатство имеющихся элементов культуры для воплощения внутреннего мира в образе. Как романтик он еще чувствует неизбежные, но и углубляющиеся антиномии, которые возникают при этом; его сознание остается сложным и поэтом/ культурным. Но как прост уже немец 1848 г., который появляется, когда политические проблемы становятся практикой. В нем сомкнулись все эти расселины внутреннего мира, которые были разъяты в романтике страстной рецепцией всех достигнутых элементов культуры, перед глубинами которых он стоял в удивлении, порой и беспомощно. Это покрылось корой. И когда исчезло все многообразие личности, мы стали ощущать человека, находящегося перед нами, сквозь облака его прекрасных словесных излияний все-таки поверхностным; мы невольно видим его как бы раздвоенным: одна половина обращена к общественному существованию, в котором правит честно понятая либеральная идея, другая — частная, которой правит в целом лишь литературно понятый (уже не формирующий личность) идеал “классической образованности”, погруженный в атмосферу буржуазного семейного чувства; это — человек, “способный, правда, любить”, но не решить хотя бы единственную из наших важных проблем культуры, потому что он больше не чувствует их сущности.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.