Детство польского шляхтича в первой половине XIX века (по материалам мемуаристики), страница 8

Многие мемуаристы пишут о том, что их воспитатели больше повлияли на них собственным примером, чем словами[49]. Особая роль и место в обществе предназначалась для мужчины, совершенно отличная – для женщины. В соответствующем духе по-разному воспитывались мальчики и девочки. Назначение женщины – быть женой и матерью, поэтому все, даже – образование, которое давали девочке, было направлено на то, чтобы она стала хорошей партией для женитьбы. В психологическом плане воспитатели считали, что женщина должна выполнять пассивную роль, оставаться в тени, быть скромной, заботливой, целомудренной[50]. «Самая счастливая женщина – та, о которой меньше всего говорят» – это была излюбленная максима моей матери»[51], – писала Габриэла Пузынина. В будущем мужчине же главным считалось привить навыки самостоятельности, активности, даже агрессивности[52]. Не забывались при этом и нравственные принципы, основы христианской этики, дворянский кодекс чести. Польское дворянское воспитание отличалось национализмом, особенно в условиях конца XVIII – начала XIX века, отсутствия у Польши государственности. Все эти настроения господствовали среди взрослых, а детям их помогали усвоить, кроме собственных примеров окружающих взрослых, книги, особенно исторические, рассказы, проповеди, прививаемое уважение к польскому языку, национальной литературе[53].

Отдельная важная тема – это наказания. Существовали и применялись телесные наказания – розги, битье по рукам (по-польски – «łapa»). К девочкам они применялись крайне редко, только в случае особых проступков[54], к мальчикам же – в порядке вещей[55], хотя не ко всем – Фелиньский пишет, что дома его били розгами только один раз (в отличие от школы). Многие пишут, что воспитатели обращали внимание на причину проступка, степень его сознательности и т.д.[56]

Мемуаристы упоминают поучительные наказания, например, Эву Фелиньскую за то, что она поздно встает и не просыпается с первого раза наказали тем, что ее спящую, в одной ночной сорочке, вынесли вместе с одеялом во двор, где около полудня она, наконец, проснулась[57]. Такое наказание произвело на девочку сильное впечатление. Массальский пишет о том, что за многочисленные шалости его и брата родители грозились отдать в рекруты, и один раз даже начали «исполнять» угрозу, собрали их в дорогу, надели курточки, запрягли лошадей, а потом по просьбе матери отменили наказание. Массальский пишет, что потом это пророчески сбылось с его братом после раскрытия общества филаретов, его действительно отдали в солдаты[58].

Встречались и избалованные дети. Габриэла Пузынина упоминает одного своего двоюродного брата, который был единственным сыном вдовы, не способной применять к нему твердость, он торговался с матерью и требовал вознаграждения даже за то, чтобы пить горькое лекарство. Удивительно при этом, что он вырос неплохим человеком, потому что от природы был добрым и впечатлительным, и такое попустительство матери не очень испортило его[59]. Некоторые родители проявляли излишнее внимание к своим детям, даже когда те подрастали, например, та же Пузынина вспоминала комичные ситуации, когда на балу заботливая мамаша кричала своим уже взрослым детям, чтобы они не пили холодный лимонад и не ели мороженое после танцев, а то заболеют, и грозила им за это розгами[60].

Особого рассмотрения заслуживает вопрос религиозного воспитания. Оно прививалось в семье, с самых ранних лет[61]. Мать, бабушка, воспитатели учили детей катехизису, рассказывали истории из Библии, житий святых. Для некоторых детей, особенно девочек, это было чем-то преобладающим, именно эти рассказы занимали все их воображение. Феликс Фелиньский вспоминал, как мать рассказывала им о загробной жизни и бессмертии души, когда во время прогулки они случайно встретили похоронную процессию – хоронили знакомую им старушку-крестьянку[62]. Дети читали молитвы утром и перед сном, по воскресеньям и праздникам посещали храм (что интересно, многие из мемуаристов, прочитанных нами, жили в местностях, где единственным более-менее доступным храмом была униатская церковь). Бывало, что и в воскресенье детей не отвозили в церковь, а проводили домашнее богослужение[63]. Мальчики (Фелиньский, Зан, Корзон) прислуживали на мессах[64]. Интересно проследить религиозные взгляды маленького Тадеуша Корзона, который родился в 1839 году – году отмены церковной унии. Он пишет, что многие его родственники и знакомые болезненно восприняли это событие, хотя в быту он не помнит заметных различий православных от католиков, если и те, и те были, на его взгляд, поляками[65]. Большое впечатление на детей оказывали службы, особенно праздничные[66].