Оноре Бальзак. Детство, отрочество, юность, страница 14

Бальзак завладевает разговором: «Цивилизация — ничто, если она ни в чем не выражена. Мы—ученые, мы — писатели, мы — художники, мы — поэты назначены выражать ее. Мы новые жрецы неведомого будущего и готовим его приход». Жорж Санд согласна: «Мы своими требованиями подготовляем революцию в нравах будущего» — вот ее ответ.

Бальзак не скрывает своего искреннего расположения к владелице Ноана. Она, бесспорно, талантлива, она работает колоссально много. Они — одной породы. «Она ведет почти что мой образ жизни: ложится в шесть утра и встает в полдень, я же ложусь в шесть часов вечера и встаю в полночь», — делится он с Ганской своим открытием. Он чувствует себя с ней непринужденно:

«Я разговаривал с другом. Она хороший товарищ, талантлива, великодушна, преданна, скромна — у нее все лучшие достоинства мужчины».

Прошло семь лет с тех пор, как в рецензии на роман «Индиана» Бальзак предрек ей большой успех. «Эта книга — реакция правды против фантастики, нашего времени против средневековья, внутренней драмы против вошедших в моду необычайных происшествий, простой современности против преувеличений исторического жанра», — писал он в 1832 году.

Годы бегут... Романтический метод, которому автор «Индианы» хранит верность, кажется Бальзаку анахронизмом, хотя сам он изредка платит ему дань. «Вы ищете человека, каким он должен быть; я же — беру его таким, каков он есть. И — поверьте мне — мы оба правы. Оба пути ведут к одной и той же цели. Я, как и вы, люблю людей исключительных; я — один из них. Исключительность нужна мне для того, чтобы резче выделить существа заурядные, которыми я никогда не пренебрегаю. Напротив. Существа заурядные меня интересуют в гораздо большей мере, чем вас. Я их возвышаю, я их идеализирую в обратном смысле —: в их безобразии или глупости. Я придаю их уродствам пропорции ужасающие или причудливые. Вам этого не понять».

Бальзак считает, что у Жорж Санд нет силы обобщения, умения добиться жизненной правдивости, но это не меняет его отношения. Он берет ее под защиту от многочисленного хора хулителей и светских сплетников, которые не могли простить писательнице ее блестящего дара, смелости, с которой она выразила свое презрение к предрассудкам и мнению света в борьбе за личную независимость. «Все глупости, которые она совершила, с точки зрения общества, являются на самом деле поступками человека прекрасной и благородной души и служат лишь к ее славе» — таково его мнение.

Три дня проходят в беседах о литературе и политике, театре и общих знакомых. Речь заходит о Латуше, который хоть и почитал себя «первооткрывателем» Бальзака и Ж. Санд, последнее время дулся на них, а против Бальзака допускал и откровенно злобные выпады. Но-аый его роман, о котором много говорят, вот-вот должен появиться под именем «Друг и недруг» (роман принял окончательное название «Лео»). Бальзак сообщает Ж. Санд, что их бывший патрон, который ныне подозревает в каждом своего погубителя, додумался до того, чтобы ввести ее, Ж. Санд, в свой роман и вложить в ее уста панегирик самому себе. «От вашего имени он говорит о себе как о доблестном солдате парижской прессы, о гостеприимном брате всех начинающих талантов, называет себя филантропом в литературе и т. д. и т. п.». Бальзак хохочет: «Остается лишь предложить эпитафию: «Г-ну де Латушу — признательный XIX век». Бальзак подметил длинноты романа Латуша, его перегруженность фактами: «На двухстах страницах заключается двести событий». Это недопустимо. «Основной долг романиста — как бы ни было велико количество образов — сгруппировать их согласно значению, подчинить их солнцу своей системы — интриге или герою — и вести их, как сверкающие созвездия, в определенном порядке». Жорж Санд восхищается точностью формулировки, что греха таить, она сама не всегда сильна в композиции и готова признать это перед Бальзаком.