Но как бы ни изменились сами эти проблемы, как бы ни расширились и ни скрылись из виду их очертания, я все же верю, что у нас нет нужды оставлять в стороне ту основную критическую проблему философии, с которой столкнулся Кант и которую он очертил с величайшей ясностью. Мы должны теперь направлять нашу критику на совершенно новый материал, но мы можем и должны сохранять форму наших критических вопросов. Мы должны спросить себя не только о том, как возможно существование чистой математики и чистого естествознания, но и поставить вопрос относительно целостности и структурной системности каждого основного раздела науки. Только тогда мы сможем нарисовать целостную картину космоса, картину Вселенной и мира человека. Природа, взятая сама по себе, не будет принадлежать этой картине; скорее в нее войдет то, о чем мы склонны думать, и то, что мы имеем обыкновение сопоставлять в широких рамках общей концепции культуры. С формами культуры работают историки, филологи, лингвисты, этнологи, исследователи мифов и истории религии. Но здесь философ обязан отойти на один шаг и затем подняться вверх и перейти на новый, более глубокий уровень проблемности. Начав с упомянутых форм культуры, философия должна обратиться назад и спросить себя об их формообразующих элементах, о типах их духовного назначения и о тех энергиях, которые произвели и сделали возможным само существование данных форм духовной деятельности человека.
Первым, кто столкнулся с этой проблемой в области лингвистики, был Вильгельм фон Гумбольдт. Он ставит этот вопрос во введении к своей замечательной работе, посвященной языку кави, и этой постановкой поднимает изучение языков на новый научный и философский уровень. Гумбольдт разъясняет, что наука о языке, если она не желает быть неким призраком и погрязнуть в болоте произвольных спекуляций, должна начать с чрезвычайно сухого, почти механического разграничения физического и структурного, с того, что мы сегодня называем фонетикой, с постижения звуковой и формальной сторон языка. Но наука о языке не может и не должна останавливаться на этом. Ибо язык коренится в потаеннейших глубинах человеческого существования, и если мы будем проводить наше исследование должным образом, мы также сможем проникнуть и в эти глубины. Язык, как его понимает Гумбольдт, не должен рассматриваться как безжизненный продукт чего-то другого, а как само производство. Он не есть просто акт (Ergon), но активность (Energeia), и только таким образом можно подойти к четкому определению языка. Он предстанет тогда как длительная, возобновляемая работа духа, а не как ее последний, законченный продукт.
Это выражение Вильгельма фон Гумбольдта подходит не только к языку; оно с тем же основанием и правом приложимо к любому другому явлению нашей духовной культуры, ко всему тому, что я попытался соединить в общую концепцию “символических форм”. Для философской мысли не может быть достаточным знакомство со всеми этими явлениями, взятыми в их простой экзистенции, она не довольствуется тем, что берет их и присваивает себе. Она должна попытаться познать эту экзистенцию, как скоро в отдельных отраслях науки эта последняя обнаруживает себя во всем своем богатстве и изобилии. И эта попытка становится началом философского постижения культуры, постижения, которое не удовлетворяется конечным продуктом, но желает понять и тот особый способ производства,. который производит данный продукт. Ведь от этой производительной активности, от длящейся и постоянно возобновляемой работы духа зависит в конечном счете не только язык, но и миф, и религия, и искусство. Понять и прояснить это для каждой отрасли духовной деятельности человека, понять во всей ее индивидуальности и особенности, во всей неповторимости формы и способа существования должна философия.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.