Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 8

Еще больше, чем в учении о сотворении, значимость этих фундаментальных расхождений между Арием и Афанасием проявляется в доктрине об искуплении. Арий вместе со своими православными оппонентами мог смело утверждать, что Христос – это наш Спаситель, но он понимал спасение по-своему. Арий, похоже, не уделил должного времени и внимания разработке этой темы, поэтому в самых общих чертах можно сказать, что для него спасение – это восстановление мира и человеческой природы посредством пришествия в них сотворившего их Слова. И на фоне всей неизменной космической картины это событие было лишь незначительной корректировкой, так как Слово, будучи уже само по себе творением (хотя и первым), приняло на Себя тварную плоть ради ее спасения. Афанасий же, в свою очередь, видел в акте искупления не просто восстановление изначального творения, но установление чего-то нового – полного примирения Бога с Его творением, при котором, благодаря воплощению Самого Божества, вся тварь обрела в Нем новое незыблемое основание[19]. Именно поэтому Афанасий с чуждой для Ария страстностью ухватился за повторяющуюся как в Ветхом, так и в Новом Завете идею о том, что Сам Бог, Святый Израилев, стал Искупителем Своего народа[20]. Таким образом, Афанасий придерживался гораздо более радикальных представлений о сути спасения, чем Арий. Афанасий считал, что разделение между Богом и творением, заложенное в основание Ариевой схемы, является причиной греховного и падшего состояния тварного мира. Такая фатальная болезнь могла быть исцелена лишь наивысшим врачеванием: воссоединением Бога и человека, твари и Творца; только таким образом и мог быть восстановлен статус подлинного творения20а. А поскольку подход Ария к проблеме грехопадения был более поверхностным, то и решение, в сравнении с Афанасием, он предложил более тривиальное: просто некий полубог, подчиненный Богу «божественный» представитель, выполнил всю необходимую работу. Чего же он добился, язвительно вопрошал Афанасий, как не того, чтобы вновь открыть ворота языческому многобожию, почитать Спасителем не Бога, и создать новую и оригинальную форму идолопоклонства[21]? Итак, тот же самый Арий, который так стремился защитить бесконечную трансцендентность Единого Отца, наряду с поклонением Богу ввел поклонение твари.

Радикальное различие между взглядами Ария и Афанасия проявляется также и в вопросе о возможности познания Бога. В концепции Ария, доведенной до логического конца, не остается никакой возможности узнать хоть что-либо о Боге. Афанасий с присущей ему долей иронии заметил, что Арий, похоже, имеет доступ к особо секретной информации. Откуда Арий получил это тайное знание? Афанасий был полностью убежден, что в качестве источника знания о Боге ариане используют лишь свой разум, который становится и изобретателем, и мерилом учения о высшей реальности. Христу же, Слову ставшему плотью, они в своей схеме уделили лишь то место, которое смог уделить Ему их разум. «Ариане, – пишет Афанасий, – заключаясь в себя и не представляя себе ничего иного, так как все это вне их… по человеческим рассуждениям стали толковать и богодухновенное Писание»[22]. Этот аргумент является вполне обоснованным. Дело в том, что арианское представление о Боге уходит корнями в основанную еще Ксенофаном традицию философского богословствования. Основополагающей аксиомой данного направления было абсолютное различие между Богом и миром, наряду с которой утверждалось радикальное различие между разумом и телом, а также между интеллигибельным миром и миром ощущений. Таким образом, Божество, будучи, с одной стороны, абсолютно недосягаемым для  небожественного мира, считается гносеологически постижимым для очищенного и просветленного разума. Путь к познанию Бога лежит через познание самого себя, и божественное бытие может быть описано с использованием тех терминов, которые разум извлекает из акта самопостижения, и последующего анализа различий между Богом и человеческим разумом. Бог, например, подобно разуму, является нематериальным, разумным, свободным, не ограниченным пространством и т. д., но, в отличие от человеческого разума, Он неизменен, не ограничен во времени, не имеет источника происхождения и т. д. Конечно же, Афанасий и сам не избегал подобных рассуждений, и в его работах они также играют существенную роль, как и почти во всем остальном христианском богословии и до, и после Афанасия. Тем не менее, он наставал на том, что прибегать к такому способу познания Бога можно только в том случае, если полагать источником подлинного знания Христа, причем Христа как истинного Бога, коль скоро Сам Бог соделался познаваемым во Христе[23]. Арий же, в свою очередь, никогда не доходил до того, чтобы признать Христа Богом, и в своих рассуждениях он всегда опирался на другие источники. Таким образом, основные гносеологические предпосылки Ария и Афанасия являются прямо противоположными[24].