Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 10

В результате арианской смуты Церковь была поставлена перед выбором между двумя противоборствующими направлениями в богословии. В предыдущих столетиях проблема такого выбора еще не была очерчена настолько резко, но решающий момент все же наступил. В этом смысле четвертый век раздвинул горизонты, расширил границы догматического богословия. Каковы же были результаты того, что Церковь, в конце концов, сделала выбор в пользу никейского православия? Некоторые утверждают, что следствием такого решения стал еще больший отрыв от простоты первохристианской веры. Другие полагают, что это способствовало пресловутой «эллинизации Евангелия», которая переделывала его согласно законам и верованиям чуждого ему мира и подменяла радостную весть о Божией любви туманными метафизическими спекуляциями[34]. Подобные утверждения, с некоторыми оговорками, можно было бы признать верными, но для этого необходимо сделать ряд уточнений. Во-первых, если уж и говорить об «эллинизации», то настоящим триумфом эллинизма стала бы победа Ария, а не Афанасия, потому что именно Арий пытался выстроить свою богословскую систему в соответствии с проблематикой греческой метафизики, в то время как Афанасий стремился восстановить библейское учение о Боге и Его отношении к творению. В своей аргументации Афанасий вновь и вновь взывает к библейскому Богу Живому, Арий же конструирует рационалистические схемы. Именно Арий, а не Афанасий, был убежден в том, что он может дать определение божественному бытию, а затем, основываясь на своих спекулятивных аксиомах, делать дальнейшие богословские и христологические выводы. Во-вторых, процесс эллинизации был намного более сложным, чем это часто предполагается, и включал в себя движение в двух направлениях. С одной стороны, категории и проблематика греческой философии, безусловно, вкрались и в богословие. Но, с другой стороны, богословие должно было проложить себе дорогу и в эллинистическую культуру, интеллектуальная база которой оказалась сначала востребованной, а затем и трансформированной под воздействием Евангелия. В то время, равно как и в наше, это могло произойти только благодаря диалектическому взаимодействию между библейским свидетельством и образом мышления той культуры, в рамках которой это свидетельство было сформулировано34а. Заслуга Афанасия заключается в том, что он внес корректирующий аспект в эту диалектику, подчинив концепции и категории тем реалиям, для описания которых они применялись; Арий же строил свою аргументацию в обратном порядке. В-третьих, отличительной чертой Афанасия была забота о сохранении простоты Евангелия, что практически полностью отсутствует в работах Ария. Афанасий находит обилие материала для проповеди, в то время как у Ария ничего подобного не встретишь. И это не удивительно, так как богослову, радеющему о провозглашении тайны пришествия Бога к человеку в лице Иисуса Христа, всегда есть о чем проповедовать, а тот, кто старается обойти эту тайну, так и будет черпать дырявым ведром из пустого колодца. Учитывая все вышесказанное, нужно очень аккуратно говорить об эллинизации, чтобы не оказаться виновными в серьезном искажении картины развития богословия в четвертом столетии. На деле, эллинизация означала не столько уход от истоков первоначальной веры, сколько решительное возвращение к вновь поставленному Арием вопросу об их фундаментальной значимости.