Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 19

[30]   В этом и состоит сердцевина богословия Афанасия, его христологии и сотериологии, эту мысль он по-разному и многократно повторяет и развивает ее в большинстве своих работ, направленных против ариан. Он неуклонно настаивает: то, что мы обретаем во Христе и через Христа по благодати, мы обретаем только потому, что изначально все это принадлежало Ему по природе. Из множества мест, где Афанасий пишет об этом, мы в качестве иллюстрации выберем отрывок из Contra Arianos I 38-39: «…[из арианской позиции следует], что Он не истинный Бог, не истинный Сын, не подобен Отцу, и совершенно не имеет Бога Отцом Своим по самой сущности, имеет же только по данной Ему благодати… подобно, как и все твари… Но это – не церковное учение, а мудрствование Самосатского и нынешних иудеев…». Далее Афанасий противопоставляет арианской позиции учение православной церкви: «…Сам усыновил нас Отцу, и обожил человеков, став Сам человеком… Ибо невозможно было бы сыноположение без истинного Сына… И как возможно было бы обожение без Слова и прежде Слова?… А если все те, которые наименованы были сынами и богами на земле и на небесах, усыновлены и обожены Словом, Слово же есть Сам Сын, то явно, что все – Им, а Он – прежде всех, лучше же сказать, Он только – истинный Сын и единый истинный Бог от истинного Бога… и ни чем-либо иным бывший, но естеством по сущности сущий Сын и Бог» [Творения в 4-х томах, Т. 2. С. 226‑228. – Прим. перев.]. Кстати, здесь совершенно ясно видно, что под «обожением» Афанасий понимает вовсе не какое-то превращение тварного в божественное (хотя часто многие неверно истолковывают святоотеческую концепцию «обожения» (θεώσις) именно так), но установление таких отношений тварного с Богом, при которых, посредством усыновления, тварь становится «чадом Божиим» и, соответственно, «божественной». Такая «божественность» принадлежит тварному, более того, именно в ней и состоит истинная тварность. Человек создан для того, чтобы быть чадом Божиим, и, отдалившись от Бога, он тем самым утрачивает свое подлинное бытие.

[31]   Большая часть «Слов на ариан» (Contra Arianos), начиная с середины первой книги (I 37), и вплоть до конца третьей, посвящена обсуждению всех этих текстов. Особое внимание уделяется следующим стихам: «Посему и Бог превознес Его…» (Фил. 2:9‑10, см. I 37 и далее); «…будучи столько превосходнее Ангелов…» (Евр. 1:4; см. I 53 и далее); «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса» (Деян. 2:36; см. II 11 и далее); «Я ничего не могу творить Сам от Себя» (Ин. 5:30; см. III 35 и далее); «О дне же том, или часе, никто не знает… ни Сын, но только Отец» (Мк. 13:32; см. III 42 и далее); «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф. 26:39; см. III 54 и далее). Обсуждение значения этих и подобных им отрывков составляло значительную часть богословских споров четвертого века, и вряд ли удастся найти какой-нибудь трактат того времени, чтобы не наткнуться в нем на эти или похожие стихи. Наиболее энциклопедичное их изложение можно найти в работе Дидима Слепца De Trinitate. Современной науке эта тема известна пока что лишь весьма фрагментарно. Более подробное изучение не только бы поспособствовало углублению и расширению наших герменевтических исследований (см. выше, ссылка 25), но и помогло бы пролить свет на древние споры, раскрыв их существенную и до сих пор не известную составляющую. Польза была бы троякая: во-первых, мы смогли бы лучше представить себе содержание всех соперничавших в то время богословских и экзегетических подходов, заполнив те пробелы, которые неизбежно возникают при реконструкции догматических позиций и их схематичном сравнении. Во-вторых, мы бы проследили то, как развивалась с течением времени дискуссия вокруг конкретно взятых текстов, и смогли бы более точно установить связь между самими текстами с одной стороны и направленностью и способами ведения дискуссий с другой. И, наконец, в-третьих, это позволило бы нам выделить те основания, на которых строилась каждая конкретная богословская и экзегетическая позиция, и понять, по каким причинам люди занимали ту или иную сторону в споре.