Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 12

Что же из этого следует? Значит ли это, что именно слово ομοούσιος является неизменным краеугольным камнем подлинного христианского учения? Из всего вышесказанного становится ясно, что речь идет не столько о самом термине, сколько о том, что он обозначает. Слово ομοούσιος – это технический термин, часть богословского инструментария, и оно уместно лишь в области догматики, а не в керигме. Но смысл этого термина имеет чрезвычайную важность: во Христе к нам пришел Сам Бог, Он стал един с нами и назвал нас Своими. Центром Евангелия является не слово ομοούσιος, но Слово, ставшее плотью; не слово, избранное никейскими отцами, но Слово, в Котором наша жизнь стала избранной, искупленной и освященной во славу Отца[37]. И до тех пор, пока термин ομοούσιος будет пониматься именно так, а не иначе, он будет оставаться отличительной чертой истинного христианского богословия; но для этого необходимо еще дальше и глубже вникать в то, что же оно – или, вернее, Он – значит для нас.



[1]    Подробное изложение истории и важных аспектов употребления данного термина см. в работе C. Stead, Divine Substance [Oxford: Oxford University Press, 1977]. Stead, в основном, ограничивается подробным анализом исторической обстановки и основных концепций того времени, оставляя в стороне, собственно, богословскую проблематику. Тем не менее, его работа придает данной дискуссии новое направление.

*    В русском языке символ 381 года принято называть «Никео-Константинопольским» или «Никео-Цареградским». В английском же языке этот символ чаще всего называют «Nicene Creed», т. е. просто «Никейским». – Прим. перев.

[2]    Наиболее полным из последних исследований ранних символов по прежнему остается работа J. N. D. Kelly, Early Christian Creeds [London: Longmans, 1950; 2nd ed. 1960; 3rd ed. 1972].

2а   Во многом наилучшим и наиболее полным описанием богословской позиции Ария до сих пор остаются «Учебник истории догматов» Адольфа Гарнака [A. von Harnak, History of Dogma (ET), London, 1894-9] и работа H. M. Gwatkin, Studies of Arianism [Cambridge, 1882; 2nd ed. 1900]. Некоторые более поздние исследования включил в свою библиографию Stead (см. там же).

[3]    Текст этого послания, а также послания Ария Александру и послания Евсевия Кесарийского, которые мы будем цитировать далее, а также других документов, имеющих отношение к начальному периоду арианских споров, приведены у H. G. Opitz (ed.), Athanasius Werke [Berlin & Leipzig: De Gruyter, 1934ff. vol. III/I, Urkunden zur Geschichte des arianischen Streites]. Я цитирую эти послания по изданию E. R. Hardy & C. C. Richardson (edd.), The Christology of the Later Fathers [S. C. M. Library of Christian Classics, vol. 3, London: S. C. M. Press, 1954, pp. 329‑340].

3а   Учение самого Александра изложено в его послании Александру Константинопольскому и в последующей энциклике, записанных соответственно в Истории Церкви Феодорита (I:4) и в Истории Церкви Сократа Схоластика (I:6). См. также Migne, PG 18, 547-578, и Opitz, там же.

[4]    De Principiis I 2.2. Об этой поворотной точке и ее значении в развитии святоотеческой христологии я писал в работе “Logos, Image, Son: Some Models and Paradigms in Early Christology” [R. W. A. Mckinney (ed.), Creation, Christ and Culture. Studies in Honour of T. F. Torrance. Edinburgh: T & T Clark, 1976, pp. 43‑62].