Конфессиональная принадлежность исследователя как основа дифференциации оценок и подходов к описанию истории лютеранской Реформации, страница 5

По умолчанию считая его еретиком, католический исследователь использует «слабые» стороны биографии Лютера и стиля его огромного письменного наследия. Так, Лортц обвиняет Лютера в презрении к добрым делам и аскезе, в отсутствии стремления к святости[21]. Он также отмечает у него недостаточную систематичность мышления и говорит, что «не так легко с достоверностью установить, чему в сущности Лютер учил и что имел в виду»[22]. Впрочем, подобные обвинения в адрес Лютера уже стали стандартными для протестантских и католических кругов. Однако представляется, что это кажущаяся «уязвимость» Лютера. Лютер не презирал добрых дел. Наоборот, он считал их необходимым подтверждением веры, но не имеющим никакого отношения к спасению. Для Лютера добрые дела являлись следствием веры.  Аскеза же и стремления к святости также не были чужды ему, впрочем, пожалуй, он избегал крайности в этих делах и считал важным не внешнее, а внутреннее благочестие человека. Отчасти это признаёт и сам Й. Лортц, который однако не без тени иронии говорит, что Лютер всегда оставался достаточно скромным в своих жизненных запросах и любил «выпить стакан вина или кружку пива, но пьяницей никогда не был»[23]. Что касается несистематичности мышления Лютера, его оппоненты не учитывают того обстоятельства, что работы Лютера следует рассматривать в контексте его полемического пыла, а также отсутствия у него целей и задач по созданию какого-то систематического учения по второстепенным для самого Лютера вопросам, представляющимся, например, протестантам важными в их вероисповедании. 

Из прочтения фрагментов труда Лортца, посвящённых личности Мартина Лютера, вырисовывается определённый психологический портрет последнего. Описывая духовные, творческие прозрения Лютера, католический исследователь указывает на то, что тот «обладал горячим темпераментом, склонностью к аффектам, вплоть до эксцессов, непредсказуемостью, неукротимостью духовных усилий. После долгого, во многом неосознанного, но в высшей степени интенсивного периода подготовки в нём происходит некая внутренняя кристаллизация той или иной идеи. И тогда его переполняет какая-нибудь увиденная в воображении картина; непосредственное впечатление от соприкосновения со Священным Писанием или неожиданно найденное толкование пробуждает в нём мощный внутренний импульс, требует выхода, но и не знает удержу»[24]. Также Лютер, по мнению Лортца, будучи по своему душевному и интеллектуальному складу изначально «интровертен» и «склонен к субъективизму», не был чужд чувства превосходства, что «составляет основной пафос всех его признаний, утверждений и требований»[25].

Й. Лортц обвиняет Лютера в необычайном самомнении и гордыне, подтверждением чему являются безудержные действия, направленные против традиционного учения и воспитания, множество его полемических высказываний, «необычайный эгоцентризм» Лютера, свойственное ему «сильное осознание своей миссии»[26]. Безусловно, Лютер со всей ясностью осознавал выпавшую на его долю миссию по возвращению Евангелия Церкви в его чистом виде. В свою очередь, он со всей серьёзностью и ответственностью перед Богом и своей паствой подходил к выполнению этой возложенной на него задачи. Если рассматривать его поведение в событиях эпохи Реформации, в которых он был активным участником, то довольно часто перед нами предстаёт нерешительный и сомневающийся раб Божий Мартин Лютер. В этой связи можно вспомнить такие примеры, как потрясение Лютера, которое он испытал во время своей первой мессы, или его поведение на Вормсском рейхстаге 1521 г., когда страх и трепет перед Богом настолько сковали Лютера, что он не мог дать немедленного ответа императору, испросив один день отсрочки для обдумывания и подготовки серьёзного, взвешенного решения. Тем не менее, Й. Лортц считает, что у Лютера довольно рано исчезает «едва заметная граница, которая проходит между рвением во славу Дома Христова и упрямым самодовольством, требующим признания его собственного убеждения. Когда гениально одаренный человек рьяно выступает в защиту идеала, как это делает Лютер, тогда только героическое смирение, т.е. святость, может уберечь его от эгоизма, пятнающего столь мощную активность. Он не был святым»[27].