Смех и смеховая форма в жизни дошкольников

Щербаков Н.Н.

СМЕХОВАЯ ФОРМА

ЧАСТЬ 1. СМЕХ И СМЕХОВАЯ ФОРМА В ЖИЗНИ ДОШКОЛЬНИКОВ

В отечественной психологии юмор, смешное вообще и в дошкольном возрасте в частности похоже на что-то вроде белого пятна на географической карте: всем про него известно, но что оно из себя представляет — никому не ведомо. В периодике мне удалось найти на эту тему лишь две статьи [7, 4]. Есть еще популярная книга А.Н. Лука [6], а также богатое материалом исследование К.И. Чуковского «Лепые нелепицы», которое посвящено рассмотрению структуры и функций «перевертышей», существующих в фольклоре и литературе, — таких стихов и сказок для детей, где «функции предмета А навязываются предмету В, а функции предмета В навязываются предмету А» [9, с. 229]. Из зарубежных работ на эту тему известно фундаментальное исследование 3. Фрейда [8], в котором анализируется остроумие, его виды, структура, функции, а также психологический механизм действия остроты. Остальные работы, касающиеся смеха и юмора, имеют не психологический, а либо философский [2], либо культурологический и литературоведческий характер [1,5].

Непсихологические работы, посвященные проблеме смеха, много проясняют в логике и истории смеховых форм, но не указывают на психологический акт и механизмы взаимодействия слушателя (читателя) и смеховой формы, поэтому они могут служить в психологическом исследовании лишь дополнительным материалом. Обращение З. Фрейда в объяснении психологических механизмов остроумия и смеха к принципам удовольствия и экономии 'психической энергии является, на мой взгляд, весьма эвристичным, но, во-первых, практически не касается детского смеха и, во-вторых, в своих выводах объясняет скорее индивидуально-биографические причины происхождения остроты и иронии, чем всеобщие характеристики смеховых форм.

Смеховая форма, на мой взгляд, — явление эстетическое — в том смысле, в каком его понимал Л.С. Выготский [3], то есть сущностно противоречивое устройство материала, обусловливающее у воспринимающих возникновение «эстетической реакции». Между тем характер эстетической реакции, возникающей от восприятия смешного, существенно иной, чем, скажем, реакции, возникающей после восприятия трагедии, хотя причины возникновения обеих формально схожи: и в том, и в другом случае материал организован противоречиво, двупланово, двусмысленно. В чем же состоит отличительная особенность смешного, смеховой формы в ряду других эстетических форм?

Мы исходим из интуитивно очевидного положения о том, что дети смеются над смешным, и смешное обладает только ему свойственными характеристиками. Под смешным мы будем понимать особым образом организованное содержание. Что же это за содержание и в чем состоит «особость» его организации? Попробуем, анализируя несколько наблюдавшихся мною случаев смеха дошкольников, выделить какие-либо общие для них характеристики смеховых форм.

Леша (3 года) и Саша (4 года), за обедом в детсадовской группе. Сидят за столом, балуются, стучат ложками по тарелкам, смеются. «Перестаньте баловаться. Как хрюшки!» — говорит им воспитательница и уходит. «Мы — хрюшки!» — радостно говорит Леша и хрюкает несколько раз подряд. Саша смеется, после смеются оба.

Что мы можем сказать здесь о причинах детского смеха? Бергсон [2] показал, что для восприятия смешного субъект должен обладать культурным, разделяемым некоторым обществом знанием. В приведенном случае, на мой взгляд, сквозь смех просвечивает тот факт, что дети начали понимать «символическое называние»: конечно же, они не хрюшки в том виде, в каком они видят свиней в деревне или в мультфильмах, но в то же время они и «хрюшки», то есть люди, ведущие себя некрасиво, неряшливо, и в этом смысле воспитатель вполне может их так назвать, и они этот культурный вид порицания понимают и осмысляют (принимают) с помощью такой вот буквализации. В этой связи любопытно заметить, что К.И. Чуковский называл «любимой интеллектуальной работой трехлетних и четырехлетних детей» изобличение всяческих небылиц, делание им «очной ставки с реальными фактами» [9, с. 250]. Что же, как не делание «очной ставки», есть это детское поведение: их называют «хрюшками», они этими «хрюшками» прикидываются и смеются. Смеются, я думаю, как раз потому, что уже имеют представление о «символическом назывании»: не будь у них этого представления, и они бы просто не поняли, о чем идет речь, когда их называют «хрюшками».

2. Тоже за обедом. Вова, Коля и Саша, всем — по пять лет. Едят курицу. Саша — Вове, фамилия которого Курочкин, показывая кусок курицы: «Это — ты! Мы тебя едим!», после чего вместе с Колей смеются, в то время как Вова смущенно объясняет, что вовсе не его они едят, а «просто у меня фамилия такая», что, кажется, и так всем ясно, — а иначе разве было бы смешно?!