Смех и смеховая форма в жизни дошкольников, страница 6

На «нечувствительность, сопровождающую обычно смех», указывает Анри Бергсон [3; с. 187]. «Равнодушие — его (смеха. — Н.Щ.) естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем волнение. Я не хочу этим сказать, что мы не могли бы смеяться над лицом, которое внушает нам жалость, например, или даже расположение; но тогда надо на несколько мгновений забыть о расположении, заставить замолчать жалость. В обществе людей, живущих только умом, вероятно, не плакали бы, но, пожалуй, все-таки смеялись бы, тогда как души", настроенные в унисон с жизнью... никогда не узнают и не поймут смеха» (там же). «Словом, — заключает А. Бергсон, — смешное требует; таким образом, для полноты своего действия как бы кратковременной анестезии сердца. Оно обращается к чистому разуму» (там же).

На то, что «чувство комического... заключает в себе интеллектуальный момент как существенный компонент», указывал С.Л. Рубинштейн [18; с. 170].

Все эти соображения, так или иначе, говорят в пользу того, что смешное требует от нас некоторой эмоциональной «деприваций», «объективного», отстраненного и в этом смысле рефлективного отношения к смешному объекту. Если же говорить о самоиронии, то, как не кажется, она невозможна без рефлексии, без объективации собственных действий, мотивов, мыслей и т.д. — только при условии этой объективации и возможно ироничное к ним отношение.

Смешной объект скорее созерцается смеющимся, чем переживается им, то есть полностью представлен в сознании смеющегося, существует для него как нечто внешнее, по отношению к чему смеющийся занимает определенную позицию (тогда как трагическое, чаще выступающее в литературе как антипод комического, всегда переживается, то есть существует для зрителя как нечто внутреннее, эмоционально владеющее субъектом, вовлекающее его в собственное действо, в поток; тем-то от него и отличается комическое, что оно не терпит эмоционального слияния субъекта с воспринимаемыми образами — об этом замечательно пишет А. Бергсон). Субъект, воспринимающий комическое, ни в коем случае не испытывает личной ответственности за то, что его смешит: смешное — оно всегда другое, причем, как правило, даже «противоположное» смеющемуся — в том смысле, что, по А.И. Розову, смеющийся видит смешное как нечто несерьезное, глупое, обесцененное, а себя воспринимает могучим, сильным, застрахованным от веселящих его превратностей. (Необходимо оговориться, что здесь мы говорим о модели, о «предельном» варианте смешного; в реальности, конечно, мы обычно имеем дело с «трагикомическими» смехоформами, при восприятии которых присутствует частичное эмоциональное слияние).

Собственное же наше положение заключается в том, что смеховая форма для своей реализации, то есть, чтобы стать смешной, требует от смеющегося способностей, позволяющих ему целиком удерживать ее в сознании. Так, с помощью интроспективного наблюдения можно убедиться в том, что забавная мысль или фраза, чтобы вызвать повторный смех, должна быть воспроизведена смеющимся (пусть неосознанно и про себя; кстати, так поступают дети, несколько раз подряд повторяя смешное слово или предложение и всякий раз при этом смеясь).

Иными словами, я утверждаю, что для того, чтобы стать смешной, смеховая форма должна быть полностью удерживаема сознанием смеющегося, то есть психика смеющегося должна иметь ресурс, позволяющий ей делать это.

Экспериментальная часть

Гипотеза: смех может служить критерием развития игровой компетентности дошкольника.

Метод и его обоснование.

Мы решили повторить описанный эксперимент Д.Б. Эльконина, при этом зафиксировав его на видео. Суть его кроется в уже упомянутом конфликте — конфликте между непосредственным действованием и условным правилом. Мы предположили, что если этот конфликт неразрешим для ребенка, то в процессе играния невозможно и рефлективное отношение к игре, вне-находимая позиция по отношению к своим действиям и действиям партнера по игре, а значит, невозможен в ситуации игры и смех как результат целостного видения ситуации, как следствие владения ею. Поводом же для смеха мог служить, по меньшей мере, ролевой «перевертыш».