Кристаллизация этнической идентичности в процессе массовых этнофобий в Российской империи (2-ая половина XIX века), страница 2

Этнофобию можно условно рассматривать и как весьма специфическую разновидность конфликта, который служит для установления и сохранения идентичности и линий разграничения между группами и сообществами. Если придерживаться классификации Л. Козера, то этнофобии следует отнести к категории т. н. нереалистических конфликтов (в отличие от реалистических, возникающих из-за фрустрации конкретных потребностей), которые обусловлены не наличием полярных целей у антагонистов, но необходимостью разрядки напряжения для одного из них или для обоих противников. Нереалистический конфликт, по мнению Козера, содержит цель в самом себе. Вме4

сте с тем, он является следствием жесткости существующей социальной системы (5).

Квалифицируя этнофобии, как способ защиты самотождественности в условиях социокультурной эрозии или распада, нельзя не признать, что и эпоха «великих реформ» с их радикальным сломом традиционных социальных институтов, и рубеж «великой эпохи», отмеченный кровавой вехой —

убийством императора Александра II, — были в равной мере и переходными, и кризисными. Что, безусловно, более чем благоприятствовало созданию почвы для этнофобий в империи. К тому же мотивации для этнофобий, как известно, всегда существуют в государствах, поощряющих этнический партикуляризм и строящих систему управления на принципе априорного неравенства народов.

Массовое проявление полонофобии в России стало реакцией на польское восстание 1863 г. Империя уже не раз переживала подъем антипольских настроений (вспомним, к примеру, события 1830. г.). Очередной всплеск сепаратизма поляков вызвал особенно болезненную реакцию внутри России, переживавшей бурное общественное брожение. В процессе его возникло и стало фактом повседневной жизни такое, к примеру, понятие, как публичная сфера. Оно было связано с формированием общественного мнения, появлением массового рынка прессы, распространением печатной продукции за пределы узкого круга столичных интеллектуалов и чиновничества.

Вот что рассказывал о том времени русский историк Иван Забелин: «Начались толки, споры, рассуждения и разговоры о народе и народности, о том, в чем именно сила русской народности и каковы существенные черты её характера, что из неё выйдет и чего не выйдет, что она здорова и чем больна, какие имеет добродетели, которые необходимо развивать, и какие пороки, которые необходимо истреблять, уничтожать. Всякий с умилением припоминал подробности крестьянского быта, рассказывал свои и чужие анекдоты по поводу столкновений с православными мужичками, силясь выяснить какуюлибо общую черту, характеристику народности… Только и слышалось: на5

род, народность!» (6). Поиском собственной этнической идентичности в начале 1860-х гг., можно сказать, заболело все просвещенное российское общество.

«Мы, — писал Забелин, — хотим быть сами собою. Эта мысль преследует нас всюду, и как прежде боялись мы казаться не европейцами, так теперь боимся казаться не русскими. Журналы и газеты к своим именам спешат присоединить заветное качество — русский… Каждый отыскивает точку зрения русскую; каждый думает, что стоит уже на этой точке, намекая при этом, что другие ещё далеки в своих исканиях. То же стремление породило множество новых журналов и газет, потому, что каждому хотелось сказать обществу свое самостоятельное русское слово, провести самостоятельную русскую мысль, повести русскую беседу, русскую речь» (7). В силу специфики политической жизни России, отнюдь не государственные деятели, а небольшой круг писателей, редакторов и журналистов, по мнению исследователей, создавал и распространял образ того, что означает быть русским (8). По

М. Хроху, это была фаза национальной агитации патриотов с целью распространять национальное сознание на все слои общества (9).

Помимо поисков смысла понятия «русский», чрезвычайно важным оказалось определение границ собственно «русскости» — категории расплывчатой, неясной, связанной то ли с социокультурным контекстом, то ли с конфессиональным, то ли с этничностью в духе примордиализма (в каждом из предложенных контекстов границы русскости неизбежно разнились бы).