Беседа о хлебе, сшедшем с небес (6-я глава), страница 4

Для него как бы отверзся океан жизни,  он увидел весь мир. Как он мог сопоставлять ту жизнь,  которая для него  открылась,  с той жизнью,  которая  была  до  этого?  В  этом  океане  новых впечатлений все долдно было утонуть,  поглотиться этим.  Но он твердо держится за ниточку того,  что с ним произошло. Ведь он мог сказать,  что  исцелился  потому,  что   омылся   в   воде источника. Ведь   Господь   залепил   ему   чем-то  глаза,  он почувствовал, что  у  него  глаза  залеплены.  Почему  слюной?

Очевидно, нужна  была  какая-то  жидкость,  но ее не было и Он смешал персть,  прах земной,  со слюной и залепил ему глаза. И

вместо того   чтобы  прозреть,  он  сначала  почувствовал  еще большую тяжесть на том месте,  где должны быть глаза. Он пошел к источнику,  умылся,  и именно от воды слетело у него брение, которым были залеплены глаза,  и открылись глаза.  И он ничуть не сбился,  не  принял  это  за вещество исцеляющее,  а сказал совершенно четко и ясно:  "Человек,  называемый Иисус,  сделал брение,  помазал  глаза  мои  и сказал мне:  пойди на купальню

Силоам и умойся.  Я  пошел,  умылся  и  прозрел"  (9:11).  Эту цепочку он  хранит,  не теряет ее и все рассказывает как есть, не перескакивая и не говоря ничего лишнего.

"Повели сего  бывшего слепца к фарисеям.  А была суббота, когда Иисус сделал брение и отверз ему очи. Спросили его также и фарисеи,  как он прозрел. Он сказал им: брение положил Он на мои глаза,  и я умылся,  и вижу.  Тогда некоторые из  фарисеев говорили: не  от  Бога  Этот  человек,  потому  что  не хранит субботы. Другие говорили:  как может человек  грешный  творить такие чудеса. И была между ними распря" (9:13-16).

Этот человек,  для которого отверзся  мир,  был  для  них всего лишь  поводом  к  распре:  хранит  Он  субботу  или нет?

Грешный Он  Человек  или  нет?   Для   него   открылась   иная реальность, а для них это повод к пустому словопрению.

Наконец они прервали свою распрю. Они уже не знали, о чем говорить, о   чем  спорить,  не  знали,  что  возразить  этому человеку. А говорить им что-то  надо,  потому  что  воля  злая должна реализовываться.  И  тогда они опять к нему обратились:

"Ты что скажешь о Нем,  потому что Он отверз  тебе  очи?".  То есть мы не знаем уже,  что говорить,  говори теперь ты.  А для чего им нужны слова человека?  Только для того,  чтобы опять к ним придраться, чтобы получить новый повод для прений.

Но человек этот не стал им  ничего  говорить,  он  только сказал: "Это  пророк"  (9:17).  То  есть назвал Его тем высшим именем, каким можно назвать наиболее достойного человека. И им нечего на  это  сказать,  они  не хотят согласиться,  не хотят проверить, и тогда,  цепляясь, как утопающий за соломинку, они думают: что  делать нам?  И тогда они не верят,  что он слеп может, он не был слепым? Позовем родителей прозревшего.

"И спросили  их:  это ли сын ваш,  о котором вы говорите, что он родился  слепым?  как  же  он  теперь  видит?"  (9:19).

Родители ничего  не  могут сказать на это,  кроме того,  чтобы было на самом деле:  "Мы знаем,  что это  сын  наш  и  что  он родился слепым,  а как теперь видит,  не знаем, или кто отверз ему очи,  мы  не  знаем.  Сам  в  совершенных  летах;   самого спросите; пусть сам о себе скажет" (9:20-21).

Что делать  врагам  истины?  Они  зовут  его  вторично  и говорят: "Воздай   славу  Богу;  мы  знаем,  что  Человек  Тот грешник" (9:24).  Что для него все эти слова - грешник Он  или нет, -  когда  для  него весь мир отверзся,  отверзлись у него глаза. "Он сказал им в ответ:  грешник ли Он,  не  знаю;  одно знаю, что  я был слеп,  а теперь вижу" (9:25).  Тоже не к чему здесь привязаться, потому что здесь излагаются только факты. И

снова они   спросили   его,  потому  что  нужно  им  к  словам привязаться, не хотят они видеть факты и их исследовать:  "Что сделал Он  с  тобою?  как  отверз  твои очи?".  Чтобы он опять говорил - может, скажет что-то не так.