С.М.Соловьев и В.О.Ключевский - центральные фигуры пореформерной отечественной историографии, страница 9

При освещении событий петровского царствования оба историка исходили из факта, что крепость сословий утратила свое изначальное политическое основание и созрели предпосылки для их постепенного освобождения. Однако в оценках конкретных шагов правительства по реализации этой программы исследователи вновь разошлись. Так, с мероприятиями Петра 1 Соловьев связывал начало освобождения сословий. "Вопрос об улучшении быта крестьян стал твердо,... и мы, видевшие конец [отмену крепостного права -А. Ш.}, должны почтить начало",- говорил он(29). Ключевский, напротив, полагал, что на всем протяжении XVIII в. шел процесс "одностороннего раскрепощения" дворянства, расширения его вотчинных прав при параллельном уничтожении даже тех "слабых гарантий обеспечения личности и труда крепостного", которые были предоставлены Уложением 1649 года. В отличие от Соловьева, трактовавшего указы о майорате, подушной подати как меры к "облегчению" крестьянства, его оппонент подчеркивал декларативность антикрепостнической политики верховной власти. Тот же курс был продолжен и при его преемниках. В итоге, дворянство получило практически неограниченные права на личность и имущество своих "рабов", а некогда всесословное российское государство превратилось в инструмент его политического и экономического всевластия, приобретя дворянский, фискально-полицейский характер. Отсюда, если Соловьев полагал, что вплоть до середины XIX в. крепостному праву не было разумной экономической альтернативы, а "глубокие потрясения" в стране носили в большой мере "разбойный" и "козацкий" характер, то Ключевский "эпоху народных мятежей в нашей истории" связывал прежде всего с расширением и углублением крепостнических отношений(30).

Столь противоположные позиции обоих историков в этом на первый взгляд академическом споре соответствовали различиям в политической тактике двух поколений отечественного либерализма. "Люди сороковых годов" полагали, что если верховная власть последовательно проводит курс на "освобождение сословий", то задача "общества" состоит во всемерной помощи и осторожном подталкивании ее в этом направлении. А отсюда, как писал Соловьев, "Перемены в правительственных формах должны исходить от самих правительств, а не должны вымогаться народами от правительств путем возмущений"(31). "Шестидесятники" же в основном под впечатлением половинчатости "великих реформ" Александра II и контрреформ его преемника видели неспособность монархии к изменению государственного механизма в сторону конституционализма и стали на путь конфронтации с ней. В конце прошлого века Ключевский с горечью писал, что ни на чем не основанная вера "отцов русского либерализма" в непреклонность правительственного курса на "всеобщее освобождение сословий" привела в 1870-1880-е годы к глубокому разочарованию "Кавелина, думавшего, что с освобождением крестьян и вся Россия изменится к лучшему, С. М. Соловьева, верившего, что восстающий от времени до времени русский богатырь вынесет Россию на своих плечах, Б. Н. Чичерина, в 1860-х годах предлагавшего "честное самодержавие настоящему правительству", а 30 лет спустя принужденный печатать за границей свои последние заветные мысли" (32).

Ключевский в своих работах имел возможность опираться на цельную концепцию исторического развития России, что несомненно облегчало его исследовательские задачи:

"Всегда работал с известным взглядом на свой предмет, ему приходилось этот взгляд углублять и исправлять в частностях, дополнять, перерабатывать, но не вырабатывать заново"(33). Не менее значим был для него и содержавшийся в 29-ти томах "Истории России" запас исторических фактов, которыми он широко пользовался при подготовке своих сочинений. "Ключевский неоднократно говорил нам, своим ученикам, что без "Истории" Соловьева он не смог бы обработать своего курса",- вспоминал Покровский.

Однако собственной оригинальной концепции Ключевский не создал, хотя необходимость таковой глубоко чувствовал. Сформулированная Соловьевым еще в середине XIX в. "схема" и полстолетия спустя продолжала оказывать определяющее влияние на отечественную науку в целом и творчество Ключевского, в частности, стала, по выражению Преснякова, "исходной точкой большинства дальнейших течений русской исторической науки"(34).