Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 5

Процесс прояснения значения данного термина обернулся для Церкви настоящей бурей, особенно на Востоке. Всего через несколько лет после Никейского собора инициатива перешла в руки противников нового символа веры. Арий снова оказался в чести у императора, а молодой преемник епископа Александра, Афанасий, отправился в свою первую ссылку из Александрии. Большинство Восточных епископов, не будучи ни арианами, ни даже «полуарианами»[8], все равно не хотело признавать термина ο‛μοούσιος. Даже сам Афанасий, похоже, поначалу старался избегать этого термина, хотя и оставался при этом ярым защитником никейского богословия, и начал настаивать на его употреблении только после поездки на Запад во время своей второй ссылки в начале 340-х годов. Главной темой большинства поместных соборов на Востоке в период с 340 по 360 гг. было желание отказаться от слова ο‛μοούσιος и подыскать другой термин, который бы описывал связь между Отцом и Сыном[9]. К концу 350-х годов появляется множество различных партий и лозунгов: «омиане», утверждавшие, что Сын просто подобен Отцу (ο‛́μοιος); «аномиане» или «аномеи» – радикальное крыло арианской партии под руководством Аэция и Евномия[10], учившие, что Сын не подобен Отцу (α’νόμοιος); «омиусиане», чье учение было практически никейским, но которые вместо термина ο‛μοούσιος («единосущный») предпочитали использовать слово ο‛μοιούσιος («подобосущный»); и, собственно, никейцы, представленные, в первую очередь, самим Афанасием. Факт появления отдельных партий омиусиан и аномиан указал на начало раскола внутри обширной «средней» партии, изначально сформировавшейся вокруг термина «подобный» (ο‛́μοιος); именно в процессе этой поляризации Восток осознал всю глубину проблемы, связанной с учением Ария. Постепенное сближение между никейской партией и партией омиусиан в результате привело к восстановлению никейского православия на Константинопольском соборе в 380‑81 гг. К сожалению, мы не можем изложить здесь весь комплекс политических, богословских и церковных аспектов, повлиявших на решение собора, и, тем не менее, два богословских момента нам, все же, необходимо упомянуть. Во-первых, в то время, и особенно в 350-х, на Востоке возникало и исчезало большое количество различных партий с их соборами и формулировками, и эта путаница могла легко отвлечь от основной проблемы выбора между двумя альтернативными позициями: арианством и никейским православием. Все факты указывают на то, что в течение около тридцати лет после Никейского собора большинство Восточных епископов изо всех сил старалось избежать этого выбора, даже избежать того, чтобы облечь данную проблему в такие жесткие термины, какие были у Ария и Афанасия. На это указывают и смутные, колеблющиеся формулировки Евсевия Кесарийского, и беспомощные попытки омиан скрыться за утверждением «подобия» Сына Отцу. Подавляющее большинство не осознавало того, что поставлено на карту. Но к концу 350-х Восток постепенно, пусть неохотно, уяснил всю серьезность проблемы. Во-вторых, для повсеместного принятия, или хотя бы даже обсуждения формулировок Никейского символа с целью разрешения проблемы, было необходимо устранить некоторые непонятные моменты, остававшиеся после собора. Омиусиане, например, несмотря на их явное неприятие арианства, опасались, что слово ο‛μοούσιος отождествляло Сына с Отцом, что было, строго говоря, савеллианством. Они предпочитали обойти эту проблему посредством введения термина ο‛μοιούσιος, а также утверждения того, что Отец и Сын – это не одна и та же ипостась (υ‛πόστασις). Никейцы же, напротив, по-видимому считали термины υ‛πόστασις и ου’σία эквивалентными[11]. Значительным прорывом вперед к решению проблемы стал Александрийский собор 362 года, который, под руководством Афанасия, пришел к выводу, что предлагаемое омиусианами различение между понятиями сущность (ου’σία) и ипостась (υ‛πόστασις) вполне допустимо, коль скоро оно не трактуется в арианской манере все сводить к разнице статусов Отца и Сына[12]. Благодаря этой уступке, подробно описанной Афанасием в его Свитке к антиохийцам (Tomus ad Antiochenos 5-6), взаимопонимание между партиями никейцев и омиусиан значительно возросло, что впоследствии и привело их к окончательной общей победе[13].