Никейский символ. Утверждение полноты божества Иисуса Христа, страница 3

…не исторжение, каково Отчее рождение по учению Валентина; не единосущную (ο‛μοούσιος) часть, каково Отчее рождение по изъяснению Манихея, не Сыноотца, как наименовал Савеллий, разделяя Единицу, не светильник от светильника или свещник разделенный на два, как говорил Иеракас… Если же сказанное: «из Него» (Рим. 11:36), «из чрева» (Пс. 109:3), «Я исшел от Отца… и иду к Отцу» (Ин. 16:28) иными разумеется так, что Сын есть единосущная (ο‛μοούσιος) часть Его и исторжение, то Отец будет, по их мнению, сложным, делимым, изменяемым; бесплотный Бог, вследствие положения их, потерпит все, сообразное телу…*

Похоже, что Арий понимал значение слова ο‛μοούσιος в весьма материальном смысле, и отвергал его вкупе со всеми перечисленными у него учениями. Делая это он, скорее всего, чувствовал себя вполне уверенно, так как все названные им теории уже были на тот момент признаны еретическими; даже сам термин ο‛μοούσιος, который, конечно, еще не играл в богословии того времени столь важной роли, мог быть также осужден Антиохийским собором, низложившим Павла Самосатского в 268 году[6].

В первые же годы своего конфликта с епископом Александром Арию удалось заручиться поддержкой таких влиятельных друзей и союзников, как Евсевий Никомидийский и Евсевий Кесарийский. Однако на Никейском соборе его учение было отвергнуто подавляющим большинством голосов. Некоторых отмеченных нами ранее пунктов символа веры и канонов было бы вполне достаточно для обстоятельного опровержения всех основных пунктов Ариевой христологии. В связи с чем, в таком случае, возникла необходимость добавления в текст символа слова ο‛μοούσιος? Если учесть всю смутную и сомнительную предысторию этого термина, ответ на данный вопрос станет очевидным. Во всех доступных нам скудных свидетельствах явно просвечивают два наиболее значимых фактора[7]. Во-первых, во главе собора стоял император Константин, чьим ближайшим советником был Осия, епископ Кордовский, благодаря чему Западные епископы и их союзники александрийцы оказали на ход собора большее влияние, чем Восточные епископы. В Западном богословии уже в течение столетия начиная с Тертуллиана считалось, что есть одна божественная substantia – «сущность» или «субстанция», которая принадлежит Отцу, Сыну и Святому Духу. И термин ο‛μοούσιος, несмотря на его малую распространенность и сомнительное прошлое, мог показаться Западу вполне подходящим для выражения его основной богословской позиции. Во-вторых, собор должен был осудить арианское учение самым недвусмысленным способом, не оставив для союзников Ария никакой лазейки, позволявшей бы им подписаться под символом не отрекаясь от своего учения. И коль скоро уже сам Арий ранее отверг ο‛μοούσιος, этот термин оказался вполне подходящим инструментом для достижения цели собора. По крайней мере, Арий не смог бы подписаться под этим словом, не изменив своей точки зрения. Так оно и вышло: он и несколько его сподвижников, включая Евсевия Никомидийского (но не Евсевия Кесарийского), отказались подписывать документ, за что и были отправлены в «церковную ссылку».

На основании вышесказанного можно утверждать, что изначально употребление термина ο‛μοούσιος на Никейском соборе имело лишь негативную цель: отсечение арианского богословия. Позитивное значение термина так и не было прояснено до конца. Конечно же, в описании хода собора у Евсевия Кесарийского упоминается, что некоторое время ушло на то, чтобы объяснить, что слово ο‛μοούσιος вовсе не обозначает делимости Божественной сущности или того, что Сын есть часть Отца. Послание Евсевия его пастве в Кесарии, в котором описано данное событие, является весьма патетичным и местами путаным документом (или, возможно, дипломатичным), в котором Евсевий пытается оправдать свой уход из партии Ария и принятие нового символа веры. При этом нет никаких оснований сомневаться в достоверности его изложения: